Розовый слон
Шрифт:
Скродерен опять сел на пол, в общем довольный собой, потому что доказал, что он знает о мире нечто такое, о чем другие даже и не догадываются.
Биннии сохраняли спокойствие и не удивлялись даже тому, чего не знали. Ну, чего этот поэт бахвалится! Броня запустил магнитофон, и мелкие оконные стекла начали вибрировать. Больше никто никого не слышал, зато все понимали, что вот так — это модно. Нарбут все же не выдержал и кулаком указал, чтоб приглушили магнитофон.
— Это были "New York dolls", — важно сказал Броня.
— А что это такое? — спросила Камилла.
Биннии сочувственно улыбнулись друг другу.
— Она не знает, что такое "New York dolls"?
Момент растерянности прервал Бертул, наполняя стаканы одновременно из нескольких бутылок:
— "Кровавая Мери" без томатного сока.
— В Америке пьют коктейль "Индейская кровь", — одновременно осушая стакан и уплетая кильку, поучал Броня.
— Мы бы тоже пили индейскую кровь, но в Бирзгале нет индейцев, — отозвался Бертул. — Единственная животина, подлежащая убиению, — свинья, но пить "свинскую кровь", право же, совершенно не звучит. — Бертул снова налил, входя во вкус.
Биннии непрерывно протягивали свои щупальца и, не признавая вилки, потому что человек должен быть естественным, совали пальцы то в банку с треской, то в салат из огурцов. После них к этим закускам никто больше не притрагивался, хотя все считали себя современными молодыми людьми. У Нарбута мелькнула мысль — а не хитрят ли они? Не создают ли они таким манером себе съестные запасы?
Нарбут пил не торопясь, старался подольше сохранить розовую пелену блаженства, сотканную первыми рюмочками, которую разрушает обычно тяжелое, беспамятное опьянение; до отъезда осталось всего несколько дней, нет, ночей, и в нем пульсировала ноющая боль близкого расставания. Азанда останется… останутся ночи в сарайчике на сеновале, где благоухание слаще и пронзительнее любого созданного человеком аромата…
Биннии знали, как ведут себя в подобных компаниях за рубежом. Довольно тощий рацион последних дней способствовал более сильному воздействию намешанных Бертулом бомб замедленного действия.
— В мире все… так! — Броня стащил рубашку через голову и повязал ее вокруг пояса. То же самое проделала и Байба, оставшись в цветастом бикини-лифчике. Этого Азанда не могла перенести. Вино смыло все то напускное безразличие хорошего тона, которое было ей присуще в киоске с мороженым. У Байбы же нет фигуры! Азанда остановила лошадь, выпрыгнула из коляски, расстегнула юбочку и осталась в черных, хорошо сшитых шортах и прозрачной винного цвета блузке. Модель из "Бурды". Один подскок, и у нее на голове оказался черный котелок Алниса.
— У меня есть журнал "Бригита" из Федеративной. Там была одна статья о Марлен Дитрих. Она, мол, когда-то была помоложе и сексапильнее и тогда в кино снималась в черных чулках, в черном белье и в черном цилиндре… — И на радостях, что теперь она действительно здесь самая прекрасная, Азанда взяла бутылку превосходного вермута и налила всем, делая округлые движения женственными руками, извиваясь всем корпусом между березовыми чурбаками, не опрокинув ни единой бутылки; и все смотрели на ее гибкие руки и на талию, которую так хотелось обнять.
Нарбут болезненно вздохнул и прикрыл глаза. О, если бы он умел лгать и обещать Азанде роль в каком-нибудь фильме! Но Нарбут уже рассказал ей про свою каморку в Риге, в которой спит, и про студию с большим окном в доме художников, в которой пишет. И о том, что иногда грабастает сотнями, если попадается заказ, а иногда не зарабатывает ни черта. Я еще не Рембрандт, чтобы свою Саскию-Азанду в бархатном платье сажать на колени, приветствуя жизнь бокалом вина. Пока бархата не было, был только бокал вина, он дешевле бархата. И Нарбут с высот рессорной коляски слегка
Биннии перестали копаться в тарелках, потому что все внимание присутствующих было обращено к Азанде и никто больше не смотрел на их жирные пальцы. Броня вынул из сумки "Пан-Америкен" цветной журнал, а из магнитофона извлек томные, растерзанные аккорды, прерываемые шумным дыханием и вскриками, будто кого-то в заданном ритме кусала собака.
— Секс! Это секс-музыка, — крикнул он этим невеждам. — А здесь — журнал из Федеративной Германии "Poster-Press". — Броня, оторвав корпус от спиц большого колеса, открыл нужную страницу и протянул журнал Ванде, которая все еще часто перекладывала с места на место блестящие голени, словно под её кожаные чулки залезли блохи. К журналу потянулось несколько голов. Нагая девушка в бикини слабо отводила руку полуголого нахального парня. Снимок в цвете, большого формата, яркий. Заметна была даже оставленная лифчиком полоска на боках девушки. Красотам Азанды Биннии все же что-то противопоставляли, если не свою, то хоть чужую наготу.
В магнитофоне половой акт звуков кончился, и началось что-то тоскливо мелодичное. Броня как-то неуклюже поднялся на ноги, вроде бы кивнул Камилле, протянув руку ей, а сам глядел куда-то в окно на улицу, Камилла столь же безразлично приняла его руку и отворила китайско-японские веки, потом лениво встала. Сначала Броня положил ладони на ее бедра, но потом отступил — и оба затряслись индивидуально. Камилла, в коротком платьице, с длинными, перекрещенными завязками сандалий, напоминала Нарбуту ожившую статую амазонки. Отличие было в грудях, у амазонок они якобы были непримечательными, а по некоторым сведениям, одну грудь им даже сжигали в детстве. У Камиллы же эти богатства тряслись в танце вместе с ней. Скродерен, — изысканно приложив руку к сердцу, поклонился Байбе. Та, в одном лифчике и брюках, встала и, закрыв глаза, изгибалась только в пояснице вперед и назад. Пакулис залез на облучок рессорной коляски и, словно из перископа подводной лодки, бросал по сторонам через объектив фотоаппарата ищущий взор, Нарбут заметил черный стеклянный глаз, направленный на него и на тех полуголых, и закрыл лицо ладонями.
— Нельзя! — окликнул он Пакулиса.
— Если все будут так говорить, то я не смогу отразить историю Бирзгале… — пожаловался Пакулис.
Азанда призывно поглядела на Нарбута, и он слез с кареты. Нарбут обнял ее за талию, она склонила голову на плечо Нарбута, и, стоя на одном месте, они принялись слегка покачиваться.
Пакулис поклонился Ванде. Эта здоровая рыжая девица энергично, стучала толстыми подошвами о пол и кружила Пакулиса вокруг себя, но быстро притомилась, обмякла и стала виснуть на руках фотографа, потому что выпитое вино ударило ей в голову с не меньшей силой, чем Бронина музыка.
Было бы просто неприлично что-нибудь не опрокинуть. Броня с Камиллой свалили два чурбака с экспонатами. На одном находился звонок вышеупомянутой волостной школы, который со звоном покатился в растоптанные Байбой обрезки ливерной колбасы и затих.
Кипен, тяпнув несколько глотков предназначенного для Инты муската, сидел в шезлонге, прислонив костыли и вытянув белую гипсовую ногу, и в глубокой печали щипал бакены. Для самого Бертула дамы не хватило. Скрестив тощие руки, он стоял в дверях и безмолвно оглядывал присутствующих.