Розы в снегу
Шрифт:
— Дорогие родители, познакомьтесь с моими друзьями. Впереди — храбрый торговец Коппе, тот самый, что умыкнул мою невесту из монастыря…
Кэте меж тем поспешила на кухню. Вероника, лучшая повариха Виттенберга, командовала там целым сонмом служанок — их по случаю торжества прислали Лютерам друзья.
— Почему никто не помешивает суп? Он же пригорит! Кто научил тебя бросать в суп чеснок целыми дольками, бестолковая? Лук следует резать тонкими пластинками, а не рубить!
Так, шумя и ругаясь, носилась она по кухне, в то время как Кэте протирала занятое по случаю праздника у Кранахов
Лютер сидел во главе стола — отец находился от него по правую, а мать по левую руку. Бывший монах не лез за словом в карман, отвечая на соленые шутки друзей. Его отец довольно улыбался.
Звон колоколов прервал разговоры. Гости стали подниматься, готовясь к торжественному выходу.
— О, Кэте, тебе надо привести себя в порядок!
Барбара Кранах укоризненно покачала головой и принялась оправлять сбившийся набок чепец Катарины, затягивать ее корсет, приводить в порядок банты и кружева. Но тут Лютер заявил нетерпеливо:
— Оставьте ее в покое, фрау Барбара, для меня она и так хороша!
Кэте глубоко вздохнула и заняла место подле Лютера. Лицо ее горело. Не столько от кухонного жара, сколько от внутреннего огня. За новобрачными шли родители. Старый Лютер в коричневом камзоле, прямой и гордый, и рядом с ним — согбенная жена.
Когда торжественная процессия приблизилась к церкви, двери домов отворились. Изо всех окон глазел народ, детям показывали монаха и монахиню, празднующих бракосочетание, и то, о чем добропорядочные бюргеры перешептывались, студенты возвещали громогласно:
— Смотрите: грядут новые времена! Скоро воцарится антихрист…
И звон колоколов не мог заглушить эти насмешливые возгласы, но Катарина, как всегда, держалась прямо. Без колебаний ступила она вместе с мужем под прохладные своды церкви.
***
Кэте с трудом отворила тяжелую монастырскую дверь и вышла во двор, в прохладу благодатного летнего утра. Когда первые солнечные лучи ласково обогрели руки молодой женщины, из ее груди вырвался невольный возглас радости. Но для молитв и песен не оставалось времени. Заспанная служанка пересекла двор и остановилась, ожидая указаний. Со стороны птичника доносился шум и гам. Вслед за служанкой в дверях появился Лютер.
Он увидел жену — фартук, высоко засученные рукава, — и его глаза заблестели.
— Вижу, Кэте, ты хочешь подтвердить правоту царя Соломона, утверждавшего, что благоразумная жена превыше злата и жемчуга?
Но во взгляде, которым он окинул ее полные руки и голые щиколотки, было нечто большее, чем простая радость человека, заполучившего в супруги работящую и благоразумную женщину.
— Ах, герр доктор, — смущенно ответила Кэте, — если вот так хорошо выспишься, то и…
Они глянули друг другу в лицо и улыбнулись.
Мимо них просеменил Вольф. Судя по всему, ему не очень-то нравилось, что с того времени, как Катарина перебралась в Черный монастырь,
— Постой-ка, Вольф, не поможешь ли ты сегодня мне в пивоварне? Но сначала я принесу воды для кур. Да и козы блеют, просятся на волю. Пойдемте, милый герр доктор, я покажу вам новорожденного козленка…
И с этими словами она схватила мужа за рукав и потянула его через порог на улицу. Рядом с входной дверью, на свежевскопанной земле рос невесть откуда взявшийся розовый куст. Лютер в задумчивости замер около него.
— До чего хорош!
Кэте повернулась на каблуках и со смехом хлопнула в ладоши.
— Вы находите? Теперь у доктора Лютера перед домом благоухает живая роза!
И быстрыми шагами пошла через широкий двор.
В это мгновение застучали по булыжнику колеса и с улицы въехал фургон. Катарина, не оглядываясь, поняла: это Коппе.
— Геда! Эй! — Закричал старый фурман и подбросил свою шапку в воздух.
— Кого вы нам сегодня привезли, дружище?
— Монахиню, любезный герр доктор, монахиню, кого ж еще!
Катарина громко рассмеялась, но Коппе осторожно, с хитрой усмешкой откинул тент. Там, среди бочек, сидела, сжавшись в комочек, белая фигура.
— Тетя Лена!
Кэте протянула к монахине руки.
— Тетя Лена!
Пока Коппе помогал хрупкой женщине выбираться из фургона, Катарина изнывала от нетерпения.
— Я же сказал, герр доктор, — монахиня!
Кэте обняла тетю, а растроганный Лютер поглядывал то на белую розу, то на белую монахиню. И наконец, поклонившись, произнес:
— Фройляйн Магдалена фон Бора — ведь это можете быть только вы, — по-моему, даже меня не обнимала жена с такой любовью… Добро пожаловать в наш дом!
— Ну, — воскликнул Коппе, уже успевший взобраться на передок фургона, — и где плата за проезд?!
— Ели б у меня оставались те двадцать гульденов, что прислал архиепископ Майнцский нам на свадьбу, я непременно выплатил бы их вам, но я вернул старому лису его деньги. Поэтому спускайтесь-ка опять на грешную землю и отведайте нашего угощения, ведь вы уже давненько в дороге, дорогой герр Коппе, не так ли?
При упоминании о двадцати гульденах Кэте залилась краской и отвела глаза в сторону… Не время объяснять Лютеру, что деньги остались в доме. Гульдены эти, лежа в нижнем ящике сундука Кэте, дожидались, когда появится повод их потратить.
— Я спешу, герр доктор, но на обратном пути непременно заеду к вам ради блюда из молодой телятины.
Лошади тронулись, повозка повернулась и заскрипела, выезжая за ворота. Женщины махали Коппе до тех пор, пока его фургон не скрылся в городе.
— Заходите, заходите, тетя Лена! — зачастила Катарина. — Вольф, принеси нам молока. Где же Грета? Теперь ей придется заниматься курами. И еще нам нужен хлеб, Вольф. Ах, тетя Лена, рассказывайте же, рассказывайте! Он и вас ночью вывез из монастыря? В это трудно поверить. Уже так много монахинь покинуло эту тюрьму. И что делает благочестивая мать-настоятельница без своих детей? Впрочем, она не была слишком сурова с нами. И потом, она ведь тоже моя тетя. Но что знала она о нашей жизни? Вы так исхудали, тетя Лена, я вами займусь. Ну, рассказывайте же!