Рубиновый лес. Дилогия
Шрифт:
Тысяча драконьих детёнышей, отравленная в Мор. Я, рождённая сразу после этого. Оберон, влюблённый в Неру, годами изучающий сейд и погибший в обители драконов. Красный туман, появившийся спустя годы. Дайре, которому некий дракон велел убить меня, чтобы в этом тумане не сгинуло всё живое.
Я молча ела похлёбку из морковки, лисичек и корнеплодов, но не чувствовала её вкуса, даже невзирая на обилие острых специй. Кочевник плевался и ругался на стряпню Хагалаз, пока она, закатив глаза, не всучила ему утешительный кувшин медовухи, после одного глотка которой тот завалился на бок на лавку и захрапел. Солярис же ел молча, только изредка кивал с несвойственной ему вежливостью, слушая причитания Хагалаз о неплодородной земле
Ощущение мягкого кошачьего меха, струящегося сквозь пальцы, вернуло мне покой и придало уверенности, чтобы наконец-то произнести:
– Солярис, нам нужно в Сердце.
Сол уронил деревянную ложку в миску и, облизнув испачканные губы, ответил:
– Это плохая идея.
– Других у нас и нет. Дайре ясно дал понять, что убить меня ему подсказал кто-то из драконов. Возможно, этот кто-то также может знать о Красном тумане или грядущем Роке Солнца, который увидела моя мать. Сердце – единственное место, где пересекаются все те нити, за которые мы без толку тянем вот уже сколько времени. Война между драконами и людьми началась именно там. Там же зародилась череда вопросов, на которые ни у кого до сих пор нет ответов. Тебе не кажется, что распутывать клубок всегда лучше с самой длинной нитки?
Солярис понимал, что я права, потому и не спорил. Только безмолвно выказывал недовольство, черпая ложкой пустой бульон с таким же выражением на лице, с каким отказался от стакана молока, который Хагалаз учтиво предложила ему вместо сока. Надеясь, что это прозвучит не просто ободряюще, а как аргумент, я придвинулась по скамье ближе к Солу и мягко задела его локтем:
– Ты ведь восемнадцать лет не был дома, верно? Неужели тебе не хочется увидеть родных?
– Ну, если они всё ещё живы, то, скорее всего, попробуют убить меня, – ответил Солярис таким тоном, будто находил это забавным. – А заодно и тебя.
– Меня – ладно, а тебя-то за что? Ты ведь им ничего не сделал.
– Вот именно. Не сделал, – повторил он шёпотом и, опустив голову, притворился, будто слишком увлечён похлёбкой, чтобы объяснять мне значение этих слов. – Руби, я понятия не имею, что стало с моим народом за эти годы, и если нам не повезёт…
– Ты всегда твердил мне, что драконы сами по себе мирные существа. То, что они спрятались от людей, а не продолжили воевать с ними, лишний раз доказывает это. Да и я в случае чего могу представиться мирным послом Дейрдре. Моя цель ведь не только Красный туман остановить, но и тебя защитить, Солярис, – сказала я, и тот, прежде задумчиво стучавший ложкой по бортику миски, вопросительно приподнял брови. – Кипящее море способен пересечь лишь дракон, так? Значит, в Сердце мой отец тебя не достанет. Так мы выясним, что стало с драконами, что на самом деле случилось в день Мора, а заодно… я посмотрю на твою родину!
– Ах, так вот ради чего ты на самом деле затеяла всё это!
Солярис цокнул языком с беззлобной укоризной, на что Хагалаз рассмеялась, вальяжно попивая медовуху на другом конце стола (в отличие от Кочевника, которому хватило глотка, она прикончила уже половину кувшина). Этот её смех показался мне глумливым, будто бы говорящим: «Пересечь Кипящее море?.. Идея-то, может, и хорошая, но вы кое о чём забыли». И я тут же вспомнила об обещанной помощи и плате за неё. Судя по всему, Хагалаз только этого и ждала – стоило мне посмотреть в её сторону, как она выдернула из-под своей заколки-черепа мелкую заточенную
– Три склянки солнечной крови, – объявила Хагалаз. – По склянке за каждого гостя!
– Ты же говорила, что платит лишь тот, кто нуждается в помощи, – напомнила я недовольно, сложив руки на груди.
– А ужин и ночлег под моей крышей – это разве не помощь? Я не говорила, что предлагаю всё это бесплатно. – Хагалаз поставила локти на стол, и пламя в камине, белое, как хрусталь, вдруг потускнело. От этого глаза вёльвы показались мне бездонными, как два колодца, куда будешь падать до скончания веков.
– Так Кочевник и на улице поспать может, – ответил Солярис непринуждённо, и я возмущённо пнула его под столом коленкой. – Ох, ладно. Будь по-твоему, вёльва. Мне не жалко своей крови.
С этими словами Солярис закатал рукав и протянул Хагалаз через стол бледную руку, под тонкой кожей увитую лозами голубых вен. Я не сдержалась и поморщилась, когда костяная игла лёгким движением пронзила одну из них. Потекла кровь – такая же красная, как у людей, но настолько горячая, что от неё, закапавшей на стол, в воздух поднялся пар и остались чёрные борозды на скатерти-гобелене. Хагалаз облизнулась от этого зрелища и тут же подставила под маленький ручеёк первую подвернувшуюся склянку. Затем вторую. Затем третью… Они наполнились одна за другой, и лишь после этого Солярис убрал руку. Прокол затянулся раньше, чем кровь успела запачкать его рубаху.
– Вам обоим стоит отдохнуть. Разрешаю занять мою постель, я сегодня всё равно не лягу, – сообщила Хагалаз, вставая из-за стола со склянками, которые лелеяла у груди, как новорождённых детей. – Это будет очень сложный сейд! Уйдёт целая ночь, но уже утром я освобожу дракона.
Сол кивнул, не задавая вопросов, и я не стала задавать их тоже, хотя мне и было дико любопытно, как выглядит ритуал сейда на практике. Обычно вёльвы проводили его без свидетелей, уединяясь и взывая к Волчьей Госпоже, но в такой тесной хижине с одними лишь бумажными перегородками Хагалаз некуда было деться. Впрочем, она, кажется, и не нуждалась в личном пространстве, уже спустя пять минут закружив вокруг обеденного стола, посуда на котором сменилась на ритуальные атрибуты: дымящиеся кадильницы, оловянные серпы, подковы, пряжу и веретено. Укутанная в лоскутное одеяло, я подглядывала за ней с жёсткой соломенной постели, пока у меня в ногах урчал белый кошачий клубок, а за спиной сопел Солярис. Удивительно, но тот не стал ворчать, что на одной кровати со мной ему будет тесно, а просто отнял у меня подушку и отвернулся к противоположной стене.
В какой-то момент Хагалаз вдруг тихо запела:
– Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа…
Я почувствовала, как меня клонит в сон от её голоса, но запретила себе закрывать глаза. Не прекращая напевать, Хагалаз раздвинула руками дырявые шторы, которыми был завешан её шкаф возле алтаря, и достала с верхней полки большое круглое зеркало в обрамлении золотой лепнины. Вёльва поставила его на пол и села рядом – спиной к постели и боком к белому пламени в камине. Несмотря на то что зеркало помутнело от времени и пошло трещинами по краям, я легко разглядела в нём своё полусонное лицо, но не успела смутиться, как Хагалаз усмехнулась и повернула зеркало чуть правее и выше.
В нём отразился жемчужный затылок Соляриса, лежащего за мной на высокой подушке, а вместе с ним отразился и серебряный ошейник, блестящий на его шее.
– У каждой вещи есть своё прошлое, – прошептала Хагалаз вдруг, и я не сразу поняла, что обращается она ко мне. – Ты можешь расспросить вещь о нём, как расспрашиваешь человека. И пускай у каждой вёльвы свой собственный сейд, неподвластный никому, кроме неё, вещь может рассказать многое. Этих знаний недостаточно, чтобы сломать, но достаточно, чтобы надломить.