Руда
Шрифт:
Вдруг, будто и не спали, залились и понеслись куда-то собаки. Гремя боталами, вскакивали кони, потом заблеяли ягнята, посыпались людские ругательства. Кто-то ударил по золе костра, — и косо взлетели красные искры.
Волк снова приник к земле. Удирать надо. Виновником тревоги он не был, — она загорелась с другого края поскотины. Поэтому он и не испугался, даже приподнял голову: нельзя ли кого схватить перед бегством? Сноп искр не понравился ему: с огнем он имел дела раньше, при лесном пожаре и когда огонь из ружья убил его первую волчицу.
Повернувшись всем телом, волк ползком направился
И с двумя ему делать было нечего. Уши уловили: визг собак приближался сюда. Волк выволок овцу за изгородь, перехватил поглубже в зубы и, высоко держа перед собой, побежал в лес.
Часом раньше пастушьей тревоги из Арамили вышел охотник Кузя Шипигузов: он отправился искать волчье логово. Пару живых волчат заказано принести екатеринбургским судьей — собак наганивать. Гончие собаки, бывает, боятся брать взрослого волка, если им не стравить беспомощного прибылого волчонка.
Из Арамили Кузя вышел до света — без ружья, с одним топором. Надо было попасть в моховое болото, верстах в десяти: там прошлым летом держался выводок и, похоже, логово там же. Зверей никто не тревожил, менять место им незачем. По росе можно найти след зверя, возвращающегося с добычей. Матка еще, наверно, не отходит далеко от волчат.
Берегом реки, потом ельником и лесными полянами, в темноте Кузя шел, неслышно ступая мягкими броднями. Едва шелестели осины. Было похоже, что он один не спит во всем свете.
Вот с этой опушки Кузя осенью выл низким ревом матерого волка. И ему всегда отвечали из болота прибылые.
Надо сделать круг около болота, только рано, пожалуй, пришел: травы не видно. Подвывать бесполезно: с гнезда матка ни за что не ответит и волчатам не позволит дать голос. Прислонившись к толстой березе, охотник подремал стоя. Чудился ему далекий шум, мычанье и крики, — потом всё стихло. Росинка упала на лицо. Открыл глаза — влажный туман сваливался в низинки, падал к кустам. Небо посветлело. Пора в путь.
Закончил начатый круг, — следа не нашел. Стал делать второй, поменьше, по самому болоту. Промочил бродни, проваливаясь в няшу среди густой заросли морошки, и вдруг услышал стрекотанье сороки. Охотник затаился, послушал: ну-ка еще, милая ты птица! И уверенно пошел на голос. Больше не выбирал, куда поставить ногу, — можно и хрупнуть веткой: волки всё равно знают, что он идет.
Две сороки выметнулись из осинника, засновали над его головой, мелькая белыми перьями и вереща. Кузя дружелюбно посмотрел на них. Сорок волчье семейство держало в сторожах, кормило остатками своей пищи, а сторожа на этот раз и выдали логово хозяев.
Где-то выглянуло солнце и зажгло розовым пламенем верхушки берез впереди. Березы высокой кучкой торчали среди чахлого мелколесья. Там, должно быть, островок, приподнятый над моховым болотом.
Обходя мочежинку, Кузя увидел волка. Зверь стоял носом к Кузе — гривастый, рослый зверь. Встретив взгляд охотника, волк исчез. Он не прыгнул вбок, не присел, не попятился — он как бы растаял вмиг, и ни одна травинка не шелохнулась на том месте, где волк только что стоял. Кузя даже ухмыльнулся — до чего чисто!
Через десяток шагов показалась волчица. Она тоже недолго оставалась на виду, но не исчезла так незаметно, как волк, а зарысила в сторону неторопливо, несколько раз поворачивалась боком к человеку: принимала на себя преследование.
Островок был невелик. Кузя уже чуял смрад волчьего логова и скоро отыскал нору под пнем в корнях старой березы. Перед норой валялись свежие овечьи кости, белели клочки шерсти. С опаской заглянул охотник в душную тьму норы. В мае волчата большие, — поди, уж пробовали свои клыки на мясе и костях отцовской добычи. Лезть с головой к ним было страшновато. Кузя снял зипун и, держа его наготове, пробовал манить волчат успокоительным ворчаньем на волчьем языке. Не идут, в норе не слышно ничего. Или голос Кузи слишком груб, или волчица успела утащить в зубах детенышей. Кузя перерубил два-три корня, мешавшие ему, и с топором в одной руке, с зипуном в другой — полез в нору.
Сороки потрещали озадаченно и улетели прочь. Из-под куста вышла волчица и злобно щерилась на торчащие из норы человечьи ноги. Волчица худа, соски ее обвисли и в кровь изрезаны травой. Она готова напасть на охотника: пружинит тело… и опять распускает его, — слишком велик страх перед человеком. Если бы волк вышел и стал рядом с ней, она решилась бы напасть. Но старый волк дорожит рыжей шкурой своей больше, чем волчатами, и трусливо прячется на болоте.
Ноги охотника задвигались, поползли вон из норы. Волчица отпрыгнула за куст и смотрела оттуда, как охотник вязал ремнем ее большеголового голохвостого детеныша.
Еще раз слазил Кузя в нору и добыл пару сразу — так подвернулись удобно. Одного из них связал, второго приподнял за загривок, подержал-подержал перед глазами — и вдруг выпустил. Волчонок шлепнулся на все четыре лапы и стрекнул в траву. Около него мигом оказалась мать, и оба скрылись.
Взвалив мешок с волчатами за плечи, Кузя двинулся в обратный путь. Вероломные сороки прилетели опять и провожали охотника болтовней и суетой.
Исправно пекло солнце, волчата зд о рово нагрели спину, а Кузя шагал себе по арамильской дороге, довольный. В один день закончил он и выслеживание и поимку волчат. Три дня бы — и то не жалко: авось, теперь судья надолго отвяжется.
Кончаются покосные места, близко бор, — а там и берег, и слободская поскотина. За спиной охотника послышался дробный стук копыт. Кузя сошел с дороги, взял наискось к деревьям.
Но всадники уже наскакали, грубо окликают с дороги. Кузя оглянулся. В пыли трое драгун осадили лошадей.
— Эй ты, с мешком! Сюда!
Эти воинские — всем хозяева, всеми командуют. Кузя встал вполоборота.
— Сюда иди, живей! — Один из драгун, великан, со шрамом через всё лицо, погрозил плетью. Пришлось подойти ближе.