Руда
Шрифт:
— Арамиль далеко ли?
Кузя ответил.
— Громче говори! Чего хрипишь? Откуда идешь?
— Из лесу.
— Охотник?
— Ага.
— Ясашный, [24] что ли?
— Нет, русский.
— Что-то облик-то, не поймешь какой. Да и говоришь нечисто. Пошто так?
— Простыл.
Кузю по лицу, и верно, ни к какому народу не причислишь: лицо у него корявое, как терка, — оспа исковыряла. И вместо голоса — хрип. Давно это было: раненый лось закинул Кузю в ледяной
24
Ясашный— принадлежащий к одному из охотничьих народов (манси, остяки и другие), которые платили подать мехами.
— Что несешь? — Драгун плетью показал на мешок за спиной Кузи.
— Это? Показать можно. — В глазах охотника затеплился лукавый огонек.
Подошел вплотную, быстро скинул мешок и поднял его к самым конским мордам. Да еще тряхнул.
Как по команде все три коня вздыбились, скакнули — и понесли. Драгуны едва усидели, один даже повис сбоку и уж на скаку кой-как взобрался в седло. Дожидаться, пока они справятся с конями, Кузя, понятно, не стал, поскорее пробежал открытое место и скрылся в лесу.
РУДА И СОБОЛЬ
Маремьяна подошла к сеновалу и крикнула Егору:
— Вставай, Кузя пришел!
Егор открыл глаза, сбросил тулуп. Прутики солнечного света торчали из досок — живые от копошенья мелких сверкающих пылинок… Кузя? Егор обрадовался: ему Кузя давно нужен.
— Иду, иду!
А Кузя уже сам поднимался по приставной лесенке.
— Здор о во, Егорша, — ласково хрипел он.
— Чего заполевал, охотник?
— Волчат вчера добыл.
— Ну? Покажешь, Кузя? Где они?
— Снес уж.
— Кому?
— Судье.
Егор прикусил язык — о судье с Кузей говорить нельзя, не любит он. В прошлом году был над Кузей суд. Будто бы добыл он в капкан редкостную черную лису и сжег ее. Первым болтал об этом пьянчужка арамильский дровосек, за ним многие повторяли, — и не то, чтоб поверили, а так, смехом: какую-де несуразицу плетут на человека! Дошло до полиции. Кузю притянули. И хоть на суде оправдали, а с той поры Кузя таскает судье подношения: то козу дикую, то мешок куропаток, то тайменя — рыбу в полсажени длины.
— Хорь у вас живет, — сказал неожиданно Кузя и ткнул пальцем на цепочку следов по пыльной доске.
— Что ты! Хорь? Лесная зверюга здесь? — Егор, застегивая ворот, прошелся до угла, где следы кончались. — А я тут сплю и не знаю. Он сонного не укусит?
— Небось. Пошто кусать?
— Какой ты, Кузя, приметливый!
— Дай-ка, Егорша, сена. Я затем и лез.
— Труха одна, — не сено.
— Ничего, в бродни мне.
Охотник сел переобуваться. Длинная холстина мягко,
— Кузя, — начал Егор вкрадчиво, — незадача у меня. В прошлый поиск нашел я самоцветные каменья. Гадал, что теперь меня в штат конторы возьмут, и с жалованьем. Да, видно, не угодил. Канули мои самоцветики без следа. Лучше было бы их в контору сдать. Сколько времени определенья нет, и на новый поиск не посылают.
— А тебе худо?
— Я не говорю: худо. Да что я теперь: ива борова, ни дерево, ни трава. Мне бы поскорей руду найти. Во бы как, в самый раз! В конторе сейчас ни одного рудознатца нет. Вот пока никого не прислали, и надо… Чтобы сам, значит.
Кузя натянул бродни, притопнул, покружил по тесному сеновалу. Осторожно нагнулся, чтобы не порвать новенькие тенета паука.
— Ты, Кузя, слушаешь?
— Ага.
— Мне бы медной найти хорошее место. Да куда пойдешь искать? Урал велик. Шагай хоть полгода, в ту ли сторону, в другую, а руда спрячется у тебя под ногами, под травой, так и пройдешь над ней. Верно, Кузя?
— Пошто не верно?
— А кто не ищет, тому она, бывает, сама дается в руки. Татары, вогуличи сколько раз приносили рудные куски. Наугад тащат: которое зря, а которое и дельно. Ты, Кузя, много ходишь, всё в лесу да в поле; тебе она, может, невзначай покажется. Принесешь тогда кусочек, а?
— Как есть — старый соболь.
— Что соболь?
— Руда-то. У соболя ежели шубка дорогая — бережется куды ты!
— Так принесешь?
— Не знаю я руд, Егорша. Не бай ничего.
— Научу! Ты приметливый такой, тебе бы рудоискателем и быть. Идем в избу, покажу.
Для скорости Егор мимо лестнички спрыгнул на землю. Бегом в избу. Из-под лавки выдернул с грохотом ящик и поволок его к порогу. Ящик полон камней. Егор нетерпеливо выбрасывал ненужные.
— Все рудники здешние есть по кусочку. Гляди, Кузя, — это шайтанская руда, демидовская. Магнит гороблагодатский. Сейчас там Андрей Трифоныч, Лизин-то муж, мается, ломает такую крепость; чистое железо, не камень. Сысертская… Алапаевская… Каменская… Железную руду так искать: где ржавчина на камнях, там она и оказывается. А то и без ржавчины — черный камень. Тот по весу узнаешь. Красная руда бывает, кровавик… Теперь я всё знаю, а впервой-то, у Андрея же, увидел разные руды в сборе — ну ввек не запомнишь! Вот она, медная руда, — ишь синь. Жилки синие. С Полевского рудника. Такую увидишь, Кузя, положи кусок в сумку и место запомни. Ладно?
Охотник терпеливо слушал объяснения и истории — одни, — когда камень за камнем вынимался из ящика, другие, — когда те же камни складывались обратно. Никакого обещания, однако, так и не дал, отмолчался.
Только что проснулась Лизавета, подошла поглядеть всем поочередно в лица. Ей не надо спрашивать о новостях, всё равно и не поймет, а посмотрит в глаза — в самую душу заглянет.
Если забота какая у близких или тяжелый разговор был, — и она опечалится. Довольные люди — и она весела.