Руда
Шрифт:
— Верхотурье миновать никому не позволяется.
— Никому? Хм! Это уж моя забота. Федор, пиши бумагу в генерал-берг-директориум, что я, Акинфий Демидов, прошу разрешения послать тысячу пудов олова прямым путем, минуя таможенный город Верхотурье.
Когда доклады кончились, Гладилов сообщил:
— Мосолов Прохор у дверей ждет. Допустить его к вам?
— Опять на службу ко мне просится?
— Нет, он здесь в коллегиях хлопочет об отводе земли под новый медный завод. Узнал, что вы приехали, прибежал: посоветоваться, говорит, надо.
— Не вовсе еще пал духом, значит. Ну, впусти.
Мосолов,
— А, погорелец! — Акинфий насмешливо шевельнул усами. — Еще попробовать хочешь?
— Всё на кон поставил, Акинфий Никитич. Ежели и теперь с заводом не выйдет, попущусь навсегда. В приказчики тогда к вам или к Никите Никитичу буду проситься.
67
Негоциант— купец.
— Где завод ставишь?
— На Уфимской стороне Урал-камня, в самой Башкирии.
— Опасное дело затеял. Поближе-то ничего не нашел?
— Знаю, что опасное, зато много дешевле обходится. А я, верно изволили сказать, как погорелец, едва насбирал на новое обзаведенье. Сестра из дела вышла: в скит заперлась. Близко к вашим заводам я обещался не строиться, так и пришлось в Башкирь податься.
— Кому уступил рудное место на реке Ут?
— Братцу вашему, Никите Никитичу. Сам я хотел поискать новое на Сосьве, от Верхотурья на полночь, в диких вогульских лесах, да отсоветовали мне: край тот надмерно труден для всякого горного промысла. Бездорожье. Провести дороги обойдется дороже, чем сам завод построить. Не с моими деньгами начинать.
— Хлеб там, слышно, хорошо родится.
— Родится. Да, поверите ли: бывает у новоселов, что все посевы медведи вытаптывают. Вот до чего дикий край. Еще лет сорок-пятьдесят к нему не приступиться.
— Кто тебе отсоветовал?
— Со многими беседовал, а окончательно оставил упование на сосьвинские места после разговора с Походяшиным, — есть такой человек в Верхотурье.
— Слыхал я и про него… Не хитрит? Не для себя ли старается? Тебя отпугнул, другого, третьего, а там, глядишь, сам заявку на завод подаст.
— Перво, конечно, я так же думал… Но, говорят, — в науку больше ударяется. Чудаковатый такой.
— Пожалуй, так. Ученые — больше все люди безобидные. Если их подкармливать понемножку, могут большую пользу принести. А ко мне ты за чем явился?
— Взаймы просить, Акинфий Никитич.
— Деньгами?
— Да-с. Полтретьи тысячи [68] не хватает. Вы меня знаете, Акинфий Никитич, выплачу в срок до копеечки.
— Сумма не малая… Вот что: на твоем заводе, на Уте, олово для луженья было запасено?
68
Полтретьи
— Как же! Олова я запас на год работы.
— Оно тебе еще не скоро понадобится: медный завод долго строить. Уступи мне твое олово — сегодня же деньги получишь.
— С радостью бы, Акинфий Никитич, да уж продано.
— Кому?
— Верхотурским купцам — Ентальцеву и Власьевскому.
— Жалко. Так бы мне кстати было… А взаймы — не взыщи, Прошка, не дам. Если по эту сторону линии [69] ты сгорел, — по ту — трижды сгоришь.
69
Линия— линия крепостей, отделявшая русские города и заводы на Урале от башкирских владений.
— На нет суда нет, Акинфий Никитич. Прощенья прошу, что беспокоил. Да не с этим одним, правда, я к вам шел: сказать хотел, что Гамаюн нашелся.
— Гамаюн?! Тот самый? Жив? Где он?
— Я его, как вам обещал, разыскал и к себе на Ут привез. Жестоко хворый был Гамаюн. Намерен я был его, как оздоровеет, к вам в Невьянск доставить, а тут пожар и случился. Пока я сам без движенья обгорелый лежал, он возьми да и сбеги…
— Эх, дубина ты, дубина!.. Сказано же было: живого или мертвого!
— Ничего, не кручиньтесь, Акинфий Никитич. Я теперь след Гамаюнов имею, — постараюсь, чтоб в скорости и сам Гамаюн у вас был. Здесь вот я задержался, Приказные проклятые такую волокиту развели.
— Не постарайся, а сделай верно, Прохор. С приказными разделаться я помогу, небось. Денег тебе… Тысячи хватит? Только не под заемное письмо, а под заклад рудника и земли.
— Много благодарен, Акинфий Никитич! Обойдусь и тысячью, коли еще изволите в коллегиях за меня словечко замолвить. Ваше слово дороже золота.
Слово Демидова действительно было веско. Через два дня приказчик Гладилов доложил, что разрешение на прямой проезд обозу с оловом уже получено. Обоз вышел накануне, бумага послана ему вдогонку.
— Об ученом разузнал, — докладывал дальше приказчик. — Звать его Ломоносов Михайла, Васильев сын. Живет на Васильевском острове, на Боновом дворе. Одинокий и, видать, нуждается. До определения в должность состоит при профессоре Аммане, составляет описание минералов Академической минеральной коллекции и пишет книгу «Горное дело».
— Когда назначил ему прийти?
Гладилов смутился, стал глядеть мимо хозяина:
— Не сговорено еще когда… Такое вышло… Дверью я хлопнул, оттого пузыри мыльные полопались, он в досаду, в крик…
— Какие пузыри? — не пойму. Ты у этого. Ломоносова был?
— Был. Застал: он надувает пузыри из мыльной воды — вот такие вот большие! Ну и рассерчал, когда полопались: «Больше часу, — говорит, — висели. Опыт, — говорит, — нарушил». Вижу, невпопад будто, а всё-таки передал ваше приказание. Он еще пуще: «Коли, — говорит, — я ему нужен, пускай сам ко мне идет. Да, входя, пускай в дверь стучит!» Известно, какой может быть разговор, когда человек, всердцах. Я повернулся — да вон.