Руда
Шрифт:
И вдруг оказалось, что Егор охотника знает сызмала, а Лиза Егору почти родня. Походяшин приступил к Егору с упреками — зачем таился:
— Ведь я тебе, миленький, в первую же встречу про Шипигузова баял? Али забыл?
— Тогда я тебя не знал, Максим Михайлович, поостерегся, а после про него разговора не было, так и не сказалось.
— Поклеп это на него, будто он в Петербург с золотом ездил?
— Вздор, конечно. Никуда Кузя не ездил, никаких крушцов знать не знает. Он Лизу от Демидова выкрал — и сюда. И здесь живет четыре
— С чего же такие сплетки пошли?
— С того, что с Кузиным пашпортом другой человек повез зверей в царские зверинцы, вот тот-то человек, видно, и наколобродил в столице.
— Ты его не знаешь, миленький, того человека?
— Ровно бы знаю… Погоди, Максим Михайлович, поговорю с Кузей, уверюсь, — тогда тебе откровенно всё выложу. Дай срок.
Шипигузов всё не приходил. В избе жила одна Лиза — всё такая же ясная, всем довольная и домовитая. Гостям она радешенька. Егора встретила весело, без удивленья — будто вчера с ним рассталась. Чумпина обласкала за подарок, за беленького щенка, давно обещанного. Сумел и Походяшин ей угодить и понравиться: вкрадчивой своей речью да сладкими подношениями. Впрочем, с кем бы Максим Михайлович не сумел, когда захочет, подружиться с первого слова?
Снова наступили морозы. Снег уплотнился, сел, а сверху затвердел, настало лучшее время для езды на оленях. Лучшее, но и последнее по зимнему пути. Посников прибежал на лыжах из-за горы сказать, что манси-проводники торопят с отъездом. В самом деле, если опоздать еще немного, — Походяшину придется оставаться здесь до лета: болота и реки не выпустят.
Длинным объездом вокруг горы, по берегу Колонги и по льду Ваграна, доставили припасы от зимовья Чумпина к шипигузовской избе.
Серебряным чистым утром оленьи упряжки были готовы к новой дальней езде. Манси привязывали кладь на три нарты, которые повезут Посникова на Турью. Три походяшинские шли налегке.
— Остаться, что ли? — раздумался вдруг Походяшин, уже всадив одну руку в рукав большого тулупа. — Что мне там, в городе, делать? Ни завода у меня, ни лавок, даже семьи нету. А здесь благодать, новое место, дивные леса. Никакой докуки, никакой заботы. Камушков мы с тобой, Егор, наискали бы невиданных, вогульским наречием не хуже природных вогуличей навострились бы говорить. Хозяюшка! Уговаривай, красавица, остаться погостить у тебя!
Лиза улыбалась покорной своей и ласковой улыбкой, но не уговаривала.
Походяшин рассмеялся и запахнул тулуп.
— Поехали. Жди к осени, Егор, еще затепло. Надо и колесную езду попробовать. Чего тебе, Лизонька, привезти в гостинцы?.. Ничего не надо? Счастливый ты человек!
Олени сорвались с места вскачь. Три упряжки в одну сторону, три — в другую. Егор, который всю дорогу сюда думал о той минуте, когда останется один в вогульских лесах, и боялся этой минуты, — проводил спутников с легким сердцем. Не один он остался. Он почти дома, с Лизой, и скоро Кузя придет.
Кузя пришел на следующий день
— Лиза, ты где?.. Кто приезжал?..
И тут, не веря глазам, увидел Егора.
— Никак Егорша!? Чудеса! — Кузя вонзил в половицу острогу, которую держал в руках, и кинулся к Егору, обнял его.
Для беседы вечер оказался короток. Лиза давно спала на печи, а двое друзей сидели у светца и, меняя лучинку за лучинкой, не могли наговориться.
— Лизу одну надолго не оставляю. Боязно за нее. Да тут занадобилось сбегать на Ивдель к зырянину.
Зырянину Кузя сбывал добытую пушнину, получая взамен порох, свинец, соль и муку. Можно бы послать пушнину с Чумпиным, не однажды так и делал, но на этот раз была еще нужда: зырянин ездил веснами в Верхотурье, и с ним Кузя хотел послать долг одному верхотурцу — денег три рубля — и пару собольков в подарок.
— Как это ты задолжал верхотурцу? Разве ходил в город?
— Нет, в Ростесе его повстречал прошлым летом. Славный мужик, безо всего поверил. Походяшиным звать.
— Походяшин, ха-ха-ха!.. Бородка клином, в руках батожок, присловье — «миленький»? Он?
— Он и есть!
— Пришел бы на день раньше, здесь бы застал Походяшина. Я с ним и приехал.
— Вот притча-то! Кабы знать!.. А по что он сюда приезжал?
— Походяшин — он такой, везде рыщет. Всё ему знать надо. А зачем? — и сам не скажет. На Вагране-то хочет слюду обыскать.
Кузя насупился, помолчал.
— Людей сюда наведет? — хриплым своим топотом выдавил он наконец.
— На хорошее дело слюда нужна: окончины [73] делать всем жителям Верхотурья. Они же погорели недавно.
— А след покажет…
— Ну, сюда не всякий проберется. Да и есть ли еще здесь слюда? Походяшину больно поглянулась слюда у тебя в окнах, — так ведь, поди, покупная, не здешняя?
— Нет, не здешняя. Однако не покупная… Слушай, Егорша, я покажу слюдяное место, ладно уж. Тогда он не станет здесь копаться, а?
— Как, Кузя? Ты знаешь, где есть слюдяной камень?
73
Окончина— рама с деревянной или жестяной решеткой, в которую вставлялись кусочки слюды.
— Ага.
— Где это? Далеко?
— Отсюда далеко. Между горой Благодатью и Алапаихой. Где Салда в Тагил-реку пала. Там деревушка рыбачья есть, Медведева. А на другом берегу, в лесу — слюдяное место.
— На Тагиле, баешь? Не демидовская земля?
— Ничья, ровно. Глухое место, нелюдимое.
— Ты-то, Кузя, как туда угадал?
— Со страху. Спасался я, как меня на Благодати схватили.
— Это еще когда ты с Лизой к вогулам пробирался?