Руда
Шрифт:
— Леса-то какие богатые! — восхищался Походяшин, когда выбрались на гребень и открылся вид на глубокую долину Ваграна, густо заросшую соснами, кедрами и лиственницей. — Дерево к дереву. Ядреные да высокие! Какие хошь заводы ставь — углем обеспечены на сто лет.
Залюбовались лесами и Егор с Чумпиным, но оба по-своему. Манси видел в нетронутых кедровниках отличное убежище для бесчисленных белок и соболей, а Егор просто загляделся на могучий рост деревьев. Богат лесами Урал, а такую красоту и на Урале
— Нёхс хайти! — показал вниз Чумпин. — Соболь бежит!
Видеть днем, при солнце, сторожкого ночного хищника не приходилось еще ни Егору, ни Максиму Михайловичу. Они тянули шеи, стараясь разглядеть зверька, однако не разглядели. А манси улыбался и, держа на рукавице одной руки щенка, другой рукой вел по воздуху, указывая путь соболя.
— Это соболь Яни-Косьяра, — сказал манси. — Его лес, его звери. А дом Яни-Косьяра там, у самой реки, отсюда не видно.
Чумпин уложил щенка за пазуху, поправил лыжи и, согнувшись, полетел по крутому склону вниз. За ним, не раздумывая, сорвался Егор. Последним заскользил с гребня Походяшин.
Спуск был стремительным и опасным. Стволы вырастали на пути, и не больше мига оставалось, чтобы увернуться от удара, а широкие и тяжелые лыжи были неповоротливы. Без увечья не обошлось бы, если б первым следом катился не Чумпин, хорошо, должно быть, знакомый со всеми поворотами.
Лыжи Походяшина въехали в вересковый куст, и он упал. Дальше Походяшин ехал медленнее, бороздя снег выломанным ивовым прутом, и далеко отстал от передовых. Егору удалось спуститься без падений. Он остановился рядом с Чумпиным у самого дома Яни-Косьяра.
Дом — изба, срубленная по-русски, с крылечком, с трубой на крыше, с довольно большим слюдяным окном.
Из дома никто не показывался.
Егор стоял, поджидая Походяшина. Сердце его сильно билось. Кого-то он увидит в избе?..
Не вытерпев, Егор сошел с лыж, обил снег с пимов, шагнул на доски чисто выметенного крылечка. Дверь забухла, открылась с трудом. Вошел. После солнечного блеска в избе показалось темновато.
Неожиданно послышался молодой женский голос:
— Вот и Егорушка пришел! Ноги не промочил?
Глава четвертая
«ВАШЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО»
У Акинфия Демидова двадцать один завод. Больше тридцати тысяч работных людей гнут спины на его рудниках и в его куренях, перевозят на лошадях руду и уголь, плавят и куют металлы, тянут лямкой по рекам барки с железными и медными изделиями. Акинфию всё мало. Он ищет, где бы открыть новые руды, построить еще заводы и велит приказчикам: «народ жесточе в работы принуждать, чтобы от вольности не уклонились в воровство».
Акинфию уже трудно окинуть собственным взглядом ход крепостного хозяйства в
В сентябре 1741 года он приехал в Санкт-Петербург.
С докладами явились столичный приказчик Степан Гладилов и зять Федор Володимиров.
Акинфию Никитичу шестьдесят три года. Он бодр еще и неутомим. Только серые мешки набухли под глазами да память стала немножко изменять.
— Почему не явился прошлым летом в Невьянск горный советник Рейзер? — спрашивает Демидов зятя, и усы-стрелки грозно шевелятся на его лице.
— Побоялся немец ехать. Всё было налажено: генерал-берг-директориум разрешил, о жалованье сговорились, а Рейзер сам раздумал.
Акинфий раздосадован. Ему не так нужен ученый рудознатец и металлург — можно обойтись своими мастерами, — как послушный посредник между ним и генерал-берг-директориумом.
Горный советник Рейзер считается лучшим в столице химиком-пробирером; его именем и званием удобно прикрываться, и Демидов просил отпустить его на время на уральские заводы. Втайне задумано еще и другое: большим жалованьем и роскошью соблазнить ученого, чтобы он перешел на постоянную службу к Демидову. И вот — сорвалось!
— Иноземцы зазнались! — ворчит Акинфий. — А из русских не найдется подходящего? Чтоб учен был и, к тому, не болтлив и покорен. Ему ведь многое придется доверить.
— Есть один! — вставил приказчик Гладилов. — Я слыхал: очень ученый и еще чина не имеет. Три месяца назад вернулся из-за моря. Совсем голышом приехал. Он там учился химии и горному искусству пять лет. Теперь состоит при Академии наук.
— Кто такой?
— Говорили мне фамилию, да я не запомнил. Можно узнать.
— Узнай непременно и вели ему ко мне прийти… Олово в Тагил отправлено?
— Нет еще, Акинфий Никитич. Только что с корабля сгружено. Тысяча пудов.
— А в Тагиле его с весны ждут! Посуды медной наделали полны амбары, а лудить нечем. Немедля отправь олово, Гладилов!
— Придется ждать до первого снега, Акинфий Никитич, не то попадет обоз в осеннюю распутицу…
— Я тебе покажу ждать, Степка! По снегу надо уж из Тагила луженую посуду в Сибирь везти! Чтоб, через полтора месяца было олово в Тагиле!
— Акинфий Никитич! Никак не поспеть. Я-то отправлю, что ж… Да ведь сами знаете тамошние дороги.
— А ты пошли его напрямик, не через Верхотурье, а через Кунгур: вот тебе пятьсот верст долой. Как раз успеют до распутицы.