Руина
Шрифт:
— Идет! Горазд! Для своего вельможного пана потрудиться рады.
— А я вас, друзи, за эту услугу озолочу, выкупаю в горилке! — крикнул Мазепа.
— Спасибо! Костьми ляжем! Гайда вперед! — и все дружно кинулись в лес, вслед за Мазепой…
В лесу стало сразу темно, хотя сумерки едва наступали. Старый бор шумел своими сплетшимися вершинами, а среди металлического шороха его слышались завывания бури; внизу же было тихо, только мелкий снег сыпался сверху чаще и чаще, устилая белой, однообразной пеленой и тропинку, и всю подлесную площадь. Не прошло и часу, как тропинка совершенно была занесена снегом, и все
— Шабаш, братцы! Дальше некуда ехать! — крикнул Гордиенко. — Собирай валежник да раскладывай костер: хоть отогреемся у огня, а то подубли… Видно, уж придется нам ночевать без оковитой и без галушек.
Казаки остановились; но никто не ответил и словом на предложение Гордиенко, никто не слез с коня, а все смотрели в землю угрюмо.
Мазепа чувствовал, что по его эгоистическому капризу придется пропадать людям, и не мог подать своим друзьям никакой рады, а они на конях стояли неподвижно в лесу, словно ожидая безропотно своей участи.
Ужасен был для Мазепы этот безмолвный протест. Он снял с перевязи объемистую флягу и, передавая ее Гордиенко, сказал дрогнувшим голосом:
— На, отдай товарищам; пусть отогреются хоть несколькими глотками и подождут здесь, а я покружу по лесу и, может быть, разыщу тропу к какому-либо жилью… На мне, проклятом, за вас всех грех, так мне и погибать нужно первому…
Гордиенко ничего ему не ответил и молча передал казакам флягу.
Двинулся Мазепа дальше в лес, перед ним побежала собака, то мелькая сзади темневших на белом фоне стволов черной точкой, то исчезая вовсе из глаз. Ветер выл и злился вверху; сосны качались со стоном, а снег осыпал, попадая даже за спину сухою, леденящею пылью.
Без цели, без надежды ехал куда-то Мазепа, следя иногда за собакой и теряясь совершенно в безбрежном бору. Сначала он гукал и слыхал отклики Гордиенко, а потом эти отклики смолкли, и на его крики не приносило эхо ответов. Время тянулось мучительно; каждая минута становилась грознее и грознее.
Опустивши поводья, отдавшись совершенно на волю коня, Мазепа уже не ощущал в сердце никаких желаний, а в холодеющем мозгу — никаких дум… Тупое отчаяние стало прокрадываться ему в душу…
Вдруг вылетел к нему с радостным лаем из чащи Кудлай и стал весело кружиться и прыгать перед лошадью, словно приглашая своего пана следовать за собою.
Мазепа встрепенулся. Радость собаки показывала явно, что жилье ею отыскано: нужно было теперь возвратиться к оставленным товарищам и вместе с ними направиться по указанию собаки. Но где они, куда повернуть? Мазепа не мог сообразить среди кружившейся белой мглы. Он выстрелил из пистолета, и гул выстрела смолк без ответа; он выстрелил второй раз и после долгого промежутка услыхал наконец отзвук далекого ответного выстрела, но совершенно с другой стороны, чем он предполагал.
Мазепа пришпорил коня и вскоре среди черневших стволов заметил розовый отблеск костра.
— За мною, друзья! — крикнул издали своим собратьям Мазепа. — Собака нашла жилье!
Все поднялись радостно с своих мест и, шумно вскочив на коней, бросились вслед за собакой.
Оказалось, что они кружились в полуверсте от довольно большой корчмы, стоявшей,
Мазепа сейчас же распорядился, чтобы кони были поставлены под навес и чтоб им было насыпано в желобы вдоволь оброку, а для казаков велел жиду поставить оковитой досхочу да принести тарани, сала и хлеба, кроме того, сварить еще с чабаком Гречаные галушки. Жид засуетился; все оживились и весело принялись за предложенную трапезу. У одного Мазепы, хотя он и был рад, что через него не пострадали товарищи, тем не менее сердце сжималось тоской, что это уж последняя попытка к разысканию следов погибшей Галины. При поднявшемся шумном гомоне он подошел к жиду и стал его расспрашивать про двух магнатов с дружиной, отправившихся в эту сторону; но жид решительно их не видел, про них не слыхал и, несмотря на соблазнительные дукаты, ничего не мог сообщить вельможному пану.
Повечеряли всласть казаки, выпили всю горилку, какая оказалась у жида, угостили даже двух явившихся поселян и улеглись спать где попало. Мазепа не мог сомкнуть глаз, а, накормивши собаку, прислонился головой к столу и тяжело задумался…
В корчме стоял храп; жид тихо в углу подсчитывал свои барыши… Но вот отворилась, скрипнувши, дверь, а на пороге ее появилась новая, занесенная снегом фигура.
Мазепа не обратил было и внимания на нового посетителя, но вдруг почувствовал, что собака, спавшая у его ног, вздрогнула и вся затряслась; он взглянул под стол: Кудлай, наежив шерсть и устремив налитые кровью глаза на вошедшего, глухо и злобно рычал…,
Мазепа изумленно оглянулся.
Собака, всегда боявшаяся людей, при виде всякого постороннего лица забивавшаяся к нему испуганно под ноги, вдруг преобразилась: приподнявшись на передние лапы, она злобно рычала, не спуская горящих глаз с вошедшего в шинок незнакомца. С ощетинившейся шерстью, оскаленными зубами и горящими глазами — она напоминала теперь скорее разъяренного волка, готового броситься на свою жертву, чем мирного старого пса. И действительно, — казалось, если бы не присутствие Мазепы, она в одно мгновение бросилась бы на незнакомца и впилась бы ему в горло зубами.
Не понимая, что случилось с Кудлаєм, Мазепа прикрикнул на него и, толкнувши ногой, хотел было заставить улечься спокойно на месте, но это движение привело собаку в еще большую ярость, рычание ее раздалось еще грознее. Мазепа и Гордиенко многозначительно переглянулись, — решительно собака знала шляхтича.
Между тем глухое, злобное рычание пса обратило на себя внимание незнакомца.
— Что это за дьявольская мода в этой дикой стороне ездить с такими волкодавами, что доброму шляхтичу и пройти нельзя! — проворчал он сердито по–польски, оглядываясь недружелюбно на Мазепу и Гордиенко.
Мазепа взглянул внимательно на незнакомца, но наружность его ничуть не объяснила ему странного поведения собаки. Незнакомец принадлежал, очевидно, к мелкой польской шляхте; его заурядное лицо с торчащими подстриженными усами и выражением глупости и кичливости, столь свойственной этого сорта людям, было совершенно незнакомо Мазепе, а между тем собака, по–видимому, знала незнакомца. Это обстоятельство еще больше заинтересовало Мазепу; желая поближе познакомиться с ним, он приподнялся и ответил с вежливым поклоном по–польски: