Руина
Шрифт:
Но Кудлай не двигался с места.
— Назад! — прошипел опять Мазепа. На этот раз собака послушалась хозяина и, поджавши хвост, приблизилась к коню.
— Набрось на него аркан, — и гайда вперед! — произнес отрывисто Мазепа.
Гордиенко исполнил его приказание.
Казаки пришпорили лошадей и понеслись по направлению к черному силуэту, мелькавшему перед ними впереди.
Расстояние быстро уменьшалось, и через несколько минут Мазепа и Гордиенко могли уже явственно убедиться в том, что двигавшийся перед ними силуэт был не кто иной, как шляхтич, повстречавшийся с ними в шинке.
— Ну, Боже, помоги! — прошептал Мазепа
— Гей, чоловиче добрый!
Раза два пришлось ему повторить свой крик, так как ветер относил его назад, пока шляхтич услыхал обращенный к нему возглас.
— А кто там, гей! — ответил он, придерживая коня и оборачиваясь назад.
— Благородные шляхтичи, путники, сбились с дороги! — отвечал Мазепа, подлетая к незнакомцу, и вскрикнул, взглянувши ему в лицо, с самым радостным изумлением: — Ге! черт меня побери, да ведь мы, пане, виделись с тобой в шинку.
— А, пан с волкодавом, как же, как же! — отвечал шляхтич, по–видимому обрадовавшийся встрече с двумя живыми существами в этой ужасной снежной равнине. — Куда путь держите, панове?
— Да вот спешили в Острог… А теперь сбились совсем с пути… Хотели тебя спросить, куда эта дорога ведет?..
— А гром меня убей, если я уверен в том, что она не ведет в самую преисподнюю! — вскрикнул с досадою незнакомец. — Сам вот отбился от своего обоза, а теперь еще нелегкая дернула выехать в такую погоду, думал, что уже совсем заблудился, да вот Бог хоть вас послал.
— Да, втроем как-то веселее, — отвечал весело Мазепа, потирая руки, — может, и добьемся до какого-либо жилья. Так ты, пане, не здешний?
— Волк меня съешь, если я не блуждаю по этим пустырям в первый раз. Я варшавяк, пане, — произнес незнакомец своим напыщенным тоном, — и, клянусь Богом, им уже не удастся в другой раз никакими комиссиями заманить меня в эту глушь.
— Варшавяк! — вскрикнул радостно Мазепа. — Руку, руку твою, благородный шляхтич! Значит, мы с тобой и земляки — я тоже из Варшавы, да вот уже целый год должен таскаться по этим болотам. Ну, что, как там у нас? — и Мазепа принялся расспрашивать незнакомца о варшавской жизни.
Так как он провел всю свою молодость при варшавском дворе, то это было ему не трудно сделать. Он назвал незнакомцу массу знатных фамилий, с которыми действительно был знаком в бытность свою в Варшаве, передал ему столько подробностей из интимной придворной I жизни, что через несколько минут у незнакомца уже не оставалось сомнения в том, что он беседует, как равный, с каким-то знатным варшавским магнатом.
Это обстоятельство польстило ему до чрезвычайности и сделало его болтливее.
— А что же делает здесь пан? — задал вопрос ему Мазепа после нескольких минут такой приятельской болтовни.
— Я, пане, служу у пана Тамары… то есть, тьфу… вот заплетается от морозу язык! — шляхтич побагровел от досады и даже сплюнул на сторону. — Не служу, а мы с ним, с Тамарой, давние приятели, вот и приехали вместе с комиссарами в Острог.
— Тамара! Так, значит, и он здесь? — вскрикнул на этот раз с такой неподдельной радостью Мазепа, что даже незнакомец обратил на это внимание и спросил с недоумением:
— А разве ты его знаешь?
— Как не знать, пожалуй, лучше, чем самого себя, знаю, — продолжал необычайно оживленно Мазепа, — мы с ним с самого детства приятели! Эх — золото человек! На всякую удалую штуку: сделать ли смелый наезд, украсть
Шляхтич хотел было назвать истинное пребывание Тамары, но, вспомнив строгий наказ своего господина, ответил:
— Да тут недалеко от Острога есть жиночий какой-то монастырь, а от него верстах в пяти лежит деревушка Пологи, там вот должен венчаться, кажись, даже сегодня, один наш комиссар, пан Фридрикевич, ну и просил Тамару к себе шафером на венец.
— Ха, ха, вот и горазд! Эх, фортуна нам, видно, еще не изменила, — продолжал чрезвычайно оживленно Мазепа, — значит, погуляем еще с добрым товарищем, тряхнем стариной! Покажем этим волынским турам, как варшавяки гуляют! Кстати, и червончики залежались в кешене. Да, к слову, что ж он тут поделывал за эти два года? Я слыхал о какой-то удалой шутке, наезде, похищенье, да только толком не могли мне рассказать.
— Д–да, было дело, — ответил хвастливо шляхтич, подкручивая свои щетинистые усы. — Правду сказать, я ему много помог в этой штуке советом и уменьем, ну и саблей! Однако ж и отделали дельце! Ух, и красотку достали такую, что чудо! — шляхтич подмигнул, поцеловал концы своих пальцев и воскликнул в восторге: — Хлопка, но, клянусь, пальчики оближешь!
— Да где же это? Как? Когда? — произнес Мазепа, с трудом сдерживая невыносимое волнение, охватившее его при наглых словах негодяя.
— Да вот с год тому назад, — продолжал охотно шляхтич и передал Мазепе со всевозможными украшениями историю нападения на степной хутор, варварскую расправу с обитателями его, смерть Сыча и, наконец, похищение несчастной Галины.
Увлекшийся шляхтич во всех этих рассказах выставлял себя героем и главным виновником всего происшествия.
Сцепив от невыносимой душевной боли зубы, с лицом, бледным как смерть, слушал Мазепа эту наглую болтовню.
— Да вот еще, что забавнее всего! — вскрикнул наконец расходившийся холоп, не замечая того впечатления, какое производил на Мазепу его рассказ. — Красотка наша ведь была невестой одного хлопского быдла — Мазепы; говорят, что он теперь у Дорошенко генеральным писарем, что ли; так, шельма, боясь, чтобы кто-нибудь не отбил ее у него, и запрятал ее в этой дикой степи!.. Ну, от всех-то скроешь, а от нас нет! Мы пронюхали об этом и, когда дурень готовился уже к свадьбе, налетели, ха, ха, ха! И вырвали у него красотку из-под самого носа и, так сказать, черт побери, в самый горячий момент!
— Ну, и что же он? — произнес с усилием Мазепа.
— Сбесился, пане! Летал, говорят, по всей степи, все перерыл — да куда ж ему, безмозглому хаму, найти нас…
Но шляхтич не договорил своих слов.
— Он уже нашел их, мерзавец! — раздался в это время за ним громовой возглас, и тяжелая рука Гордиенко вцепилась ему в шею.
— Цо то? Цо то за жарт, панове? — крикнул испуганный шляхтич, пробуя высвободиться из непрошеных объятий Гордиенко, но, взглянув в искаженное от бешенства лицо Мазепы, понял сразу все… Лицо его побледнело и осунулось.