Руина
Шрифт:
Слова Гордиенко сразу же пробудили Мазепу от охватившего его отчаяния. Действительно, у него ведь оставалась возможность обратиться к патриарху, и можно было вполне надеяться, что святый отец не откажется принять участие в таком вопиющем деле; но более всего его возбудило напоминание о ненавистном враге Тамаре и его сообщнике, едва не укравшем навек его счастье.
— В погоню! в погоню! Мы еще настигнем их! — вскрикнул он, осторожно освобождаясь из объятий Галины, но эти слова в одно мгновение возвратили ей все силы.
— Нет, нет! — вскрикнула она, цепляясь руками за его
— Дивчина говорит правду, — заметил Гордиенко, — ты, Мазепа, оставайся с нею, теперь ее опасно оставлять одну, а мы справимся с негодяями и сами, без лошадей они не успели еще уйти далеко. Через полчаса приведем их всех к тебе на аркане.
С трудом удалось Мазепе успокоить Галину и уверить ее, что он теперь ни на одну минуту не расстанется с нею. Решено было перевезти ее в домик священника, находившийся поблизости; кстати, окружавшие церковь крестьяне захватили и сани, брошенные беглецами.
Гордиенко с казаками бросились в погоню за Фридрикевичем, а Мазепа, усадив в сани Галину, поместился рядом с нею и поехал к небольшому, совсем присевшему к земле домику панотца.
Весть о разыгравшейся сейчас драме с быстротою молнии разнеслась среди крестьян, и все решили до возвращения Гордиенко с казаками караулить домик на тот случай, если бы негодяи захотели возвратиться за девушкой назад.
Мазепа внес Галину в низенькую, но чрезвычайно уютную хату священника. Однако Галина чувствовала себя чрезвычайно слабой; потрясение, произведенное на нее неожиданной радостью и горем, было так сильно, что Мазепе пришлось уложить ее в постель, радушно предложенную старичком священником.
Устроивши свою гостью, старичок отправился сам похлопотать по хозяйству; действительно ли в этом имелась настоятельная нужда, или добродушный старичок предполагал, что у несчастных коханцев есть много чего передать друг другу, но только он вышел тотчас же из комнаты, и Мазепа с Галиной остались одни.
В комнате панотца было чрезвычайно тепло и уютно; сквозь запушенные снегом окна проникал слабый матовый свет догоравшего зимнего дня. На косячке у образов теплилась лампадка. Кругом было тихо… Только изредка доносились издали слабые вздохи уже утомившейся метели.
Уложив Галину, Мазепа опустился на колени у ее изголовья и, обвив ее шею руками, молча прильнул своими устами к ее горячим устам и замер у нее на груди… В этом долгом, страстном поцелуе сказывались без слов все муки, все терзания, пережитые обойми в долгий мучительный срок разлуки. Прижавшись головой к груди Галины, Мазепа молча сжимал ее в своих горячих объятиях… Чувство, переполнявшее их сердца, было так велико, что бессильное слово замирало на устах. Казалось, само счастье, раскинувшее над ними свои нежные крылья, с тихой улыбкой глядело на них, охраняя их от всякого зла…
Было в комнате еще третье существо, также замирающее от блаженства, — это был черный Кудлай; он пробрался незаметно в хату панотца и скромно уселся у кровати. Несколько раз уже старался он всевозможными движениями обратить на себя внимание своей хозяйки, но все было напрасно: Галина и Мазепа не замечали
Задравши вверх морду, Кудлай издал громкий, торжествующий лай и, поднявшись на задние лапы, прыгнул передними на грудь Галины. Этот неожиданный прыжок сначала испугал Галину, но, увидевши черную морду Кудлая, она пришла в несказанный восторг.
— Кудлай! Кудлай! — вскрикнула она. — И ты здесь? откуда? как? — Она обвила мохнатую шею собаки руками и горячо прижалась к ней головой. Ободренный ласками своей госпожи, Кудлай пришел в неистовый восторг; он прыгал, вскакивал на постель, лизал Галине руки, лицо, кружился с громким лаем по комнате и снова бросался к своей госпоже. Галина со смехом отбивалась от шумных ласк верного пса.
— Каким образом он очутился здесь? Кто нашел его? — обратилась она наконец к Мазепе.
— Я, голубка.
— Ты?!
— Да, я; я прискакал к вам на хутор.
— Ты, ты был там?!
— Счастье мое! — Мазепа горячо сжал ее ручку. — Я целый год ездил повсюду, разыскивая тебя!
Торжественная минута всезахватывающего счастья была нарушена шумным вторжением Кудлая. Теперь полились счастливые речи, прерываемые радостными слезами и поцелуями. Мазепа рассказывал Галине о своих бесплодных поисках, продолжавшихся целый год, о том отчаянии, которое овладевало им при мысли, что она погибла, и как он снова начинал бросаться всюду, стараясь разыскать ее. Галина передавала Мазепе о тех муках, которые ей пришлось пережить, о своем бегстве от Тамары, о жизни в монастыре, о появлении Фридрикевича. Счастье обоих было так велико, что даже все пережитые несчастья теряли теперь для них свою горечь.
Воспоминания перемешивались с мечтами о будущем, с уверениями в вечной любви.
— Но как ты отыскал меня, как отыскал? — спрашивала Галина в десятый раз Мазепу, и Мазепа снова передавал ей всю историю встречи с шляхтичем и подвиг Кудлая, который указал им путь.
— О, если бы не проклятая метель, — заключил он со вздохом, — мы бы не сбились в поле, и тогда злодей не успел бы обмануть тебя… Но как ты могла поверить ему?
— Я и не поверила сначала, но он сказал, что если я не согласна, то он отвезет меня сейчас назад в монастырь и тогда… тогда я увижусь с тобой только через год. Когда он это сказал мне — я забыла все… я…
— Голубка моя, дорогая моя! — вскрикнул Мазепа, горячо прижимая ее к груди.
— А теперь? Теперь ты уж никогда не оставишь меня? Ведь у меня нет никого, кроме тебя! — произнесла Галина, слегка отстраняясь от Мазепы и заглядывая ему в лицо своими большими и грустными, как у газели, глазами.
— Никогда! никогда! — прошептал страстно Мазепа, привлекая к себе ее головку и покрывая ее жгучими поцелуями.
Очарованные своим счастьем, Мазепа и Галина не заметили, как комнату наполнили мягкие зимние сумерки. Только приход батюшки, явившегося звать к ужину, заставил их очнуться и возвратиться к действительности.