Руина
Шрифт:
Фридрикевич схватил Галину и попробовал было увлечь ее за собою, но Галина не двинулась с места.
— Куда? Зачем? Что случилось? — вскрикнула она, с ужасом следя за поднявшейся кругом суматохой.
— Татары окружают церковь. Их целый загон, — отвечал поспешно Фридрикевич и с силою потянул ее за руку.
В это время в церковь явственно донеслись крики толпы.
— Нет! Нет! — закричала Галина, вырывая свою руку из руки Фридрикевича. — Это наши! Я не пойду!
Фридрикевич бросился за нею, схватил ее снова за руку, но Галина вырвалась снова и отскочила в дальний
— С ними Тамара со своими казаками! — закричал он, снова хватая Галину за руки.
Это слово произвело на несчастную девушку магическое действие.
— Тамара? — вскрикнула она, судорожно цепляясь за Фридрикевича. — Бежим… бежим!
Он потянул ее за собою к алтарю, но ужас совершенно парализовал все члены Галины, она пошатнулась и едва не упала.
— Держись за шею! — крикнул Фридрикевич, хватая ее на руки, и бросился со своей ношей к алтарю.
Он уже переступил порог алтаря, когда двери церкви с шумом распахнулись. Полумертвая от ужаса, Галина невольно оглянулась, и вдруг безумный, восторженный крик вырвался из ее груди.
— Мазепа! Мазепа! Ты?
Если бы над Фридрикевичем разломился свод небесный, он не так бы ужаснулся, как при звуке этого имени.
Руки его, державшие Галину, разомкнулись, одним прыжком он перескочил через алтарь и выпрыгнул в находившуюся в притворе дверь.
При виде Галины Мазепа в свою очередь до того растерялся от счастья, неожиданности, недоумения, что даже не заметил убегающего шляхтича.
— Галина! Дитя мое! Жизнь моя! Ты! Ты! — вскрикнул он, задыхаясь от восторга и прижимая к своей груди дорогую, так страшно оплаканную им девушку.
На мгновенье оба застыли в этом страстном порыве.
— Но зачем ты здесь? Что здесь было? — произнес сейчас же с ужасом Мазепа, осматриваясь кругом.
— Венчанье, уже окончилось все, — отвечала Галина, не размыкая своих рук, обвившихся вокруг его шеи.
— Что–о? Что ты говоришь!.. — Мазепа вырвался из объятий Галины и вперил в нее остановившийся от ужаса взгляд.
— Венчание… Разве же не ты прислал шляхтича за мной?
— И ты…
У Мазепы захватило дух.
— Повенчалась.
— С кем же? С кем?
— С тобою, шляхтич постоял под венцом за тебя.
— О Боже! — вскрикнул Мазепа, хватаясь за голову руками. — Они обманули тебя! Ты повенчалась с этим шляхтичем и не можешь быть теперь моей женой никогда, никогда!
При этих словах Галина побледнела, — все стало ей понятно.
— Нет! Нет! Твоя! Твоя! — вырвался у ней судорожный вопль — и с безумным рыданьем она упала на руки Мазепе.
Со слезами на глазах прижал Мазепа к своей груди это дорогое, несчастное существо.
— Голубка моя, дытына моя, единая моя! — вскрикнул он с невыразимой горечью. — Моя и не моя! Не моя! не моя!
Ворвавшиеся вслед за Мазепой казаки молча остановились у притвора. Трагическая сцена, разыгравшаяся перед ними, произвела на всех потрясающее
Страшное горе Галины, ее горькие рыдания, ее прелестное детски чистое личико размягчили и суровое, закаленное в боях сердце Гордиенко.
Старичок священник стоял тут же, растерянный, убитый; только теперь уразумел он, в каком гнусном обмане заставили его принять участие.
Все молчали; в безмолвии церкви раздавались только неутешные, горькие рыдания Галины.
Наконец Гордиенко подошел к настоятелю и, откашлявшись предварительно, произнес негромко:
— Да расскажите мне, на Бога, панотче, как это все случилось здесь?
Священник рассказал ему, что знал о приезде Тамары.
— А не помните ли, панотче, какой он был из себя? — задал ему вопрос Гордиенко и, выслушав описание незнакомца, воскликнул торжествующим тоном: — Тамара! Я так и знал, что это дело его рук! И как же вы, панотче, согласились повенчать их? — прибавил он, и в голосе его, мимо воли, зазвучала нота горького укора.
Смущенный, убитый сам внезапным открытием обмана, священник печально поник головой.
— По слабости человеческой, — прошептал он, — я не хотел… видит Бог, не хотел… Сразу почуялось мне что-то недоброе… пригрозили… хотели кожу сдирать… притащили под стражей сюда… А когда она — невеста, — он взглянул на Галину, — вошла сюда в церковь и такая веселая да радостная подошла с ним к алтарю, ну, у меня и отлегло от сердца, думаю — значит, по своей воле идет; но, видит Бог, когда бы я знал, что обманывают ее, — старичок поднял к потолку глаза, — живым бы дал содрать с себя шкуру, а греха бы на свою душу не взял.
— Гм, вот оно что! И, значит, повенчались, как есть?
— По христианскому православному обряду.
— Так, так… — Гордиенко потупился, — нельзя ли, панотче, — произнес он после краткого размышления, — развенчать их как-нибудь?
Из груди старичка вырвался глубокий вздох.
— Раз содеянное именем Божьим человеком не разрушится!
— Да ведь обман же! Дивчина думала, что венчается с Мазепой!
— Сыне мой, она дала свою згоду на брак с рабом Божьим Николаем, и брак уже совершен… — священник с минуту помолчал и затем прибавил нерешительно: — Если бы можно было просить его святейшество, святого отца нашего патриарха цареградского, — быть может, он смог бы разрешить… а я…
Но Гордиенко не дал ему окончить.
— Разумное слово, панотче, ей–богу, разумное, — вскрикнул он громко и, обратившись к Мазепе, продолжал шумно: — Да будет тебе, Мазепа, убиваться и тебе, панна, прости на слове, не знаю, как тебя теперь и величать; слава Богу милосердному, что еще вовремя поспели, а что до венца, так это еще не конец, пошлем к святому батьку нашему в Цареград, он разрешит, а если и он не сможет разрешить, так, вражий сын я буду, если моя шабля не сделает того! — С этими словами Гордиенко грозно потряс саблей и вдруг вскрикнул громко, ударяя себя рукой по лбу: — Да что это мы в самом деле осовели все, что ли? Раскисли, как бабы, и не бросимся за предателями в погоню! Гей, панове, на коней! Погоди, ясная панна, не больше как через час ты будешь вольной!