Рука-хлыст
Шрифт:
— Почему бы вам не начать сотрудничать в этом деле с Интеллидженс сервис? Насколько я понял, и вы, и они, а также другие — вы все охотитесь за одним и тем же.
— Совершенно точно. Но когда мы добудем то, что ищем, решение будет принято, исходя из соображений целесообразности. А я — еврей, мистер Карвер. Целесообразность и тому подобные вещи обычно работают против нас. Желаю приятно провести вечер.
Я подошел к буфету и налил себе еще бренди, и пока я занимался этим, через главную дверь, ведущую в холл, вошла Веритэ. На ней было вечернее платье из черного шелка, на ногах — туфли
Не знаю почему, если не считать того, что внутренний голос сказал мне, что нужно поступить именно так, я поставил стакан с бренди и нежно обнял ее. Она упала в мои объятия как птица, уставшая от полета, и я целовал ее в губы и прижимал к себе. Мы стояли так какое-то время, а потом она, вздохнув, высвободилась из моих рук и подошла к окну. Не поворачиваясь, она сказала:
— Я люблю «дюбоне» со льдом, кусочком лимона и содовой.
Я принялся готовить ей напиток.
— Мне рекомендовали держаться подальше от улиц.
— Мы можем поесть здесь. В столовой нас ждет холодный ужин.
— Но тогда мы не сможем потанцевать.
Я подошел к Веритэ, держа в руке стакан. Она изменилась.
Я ясно видел это. Может быть, она и в самом деле устала летать навстречу ветру. Но я не стал спрашивать ее об этом.
— Мы можем потанцевать здесь?
— Почему он пощадил меня? Не задал ни одного вопроса, который мог бы смутить меня.
— У него много контактов. А может, это инстинкт. И он очень высокого мнения о тебе.
Я взглянул на Веритэ поверх стакана:
— Ты докладывала ему обо мне?
— Да.
— И сказала, что я первый ученик?
— Не совсем так. Они нашли Шпигеля. Об этом напечатано в вечерних газетах.
— Волшебство «Мелиты». Готов побиться об заклад, что югославы намекнули на то, что не станут слишком усердно вести расследование. Слишком много разных нитей сюда ведет. В котором часу вернется Малакод?
— Он не вернется. Он просто переоделся здесь, а поедет к себе домой в Невиль поздно вечером. Ты переночуешь здесь, а завтра утром отправишься в аэропорт. Я привезла все твои вещи, которые были в отеле.
— Ты тоже поедешь в Венецию?
— Да.
Я обнял ее одной рукой и поцеловал, а она осторожно отвела руку со стаканом в сторону, чтобы не расплескать его содержимое.
— Ты голоден?
Я кивнул.
Мы поели авокадо, шотландского лосося с огуречным салатом и выпили бутылочку «Полли-фусс», а затем кофе и по стакану «Реми Мартин». За столом Веритэ сидела напротив меня, и в зеркале, вставленном в позолоченную раму, украшенную фруктами, цветами и пчелами, я видел ее затылок и контуры плеч.
Мы немного потанцевали, затем посмотрели телевизор, а в одиннадцать Веритэ, взглянув на свои золотые часики на тонком браслете, сказала:
— Тебе завтра рано вставать.
— Я провожу тебя до дому.
— Нет. Тебе нельзя выходить на улицу. — Я позволил руководить собой, я был в ее руках.
Она показала мне спальню. Мои вещи, оставшиеся в отеле, были уже там (включая письмо «экспресс»
— Знаешь, что в тебе самое хорошее?
— Умение вести себя за столом. Я не чавкаю.
Она хихикнула и покачала головой:
— Нет. Ты всегда знаешь, когда не следует задавать вопросы. Это что: интуиция или умение?
Я пожал плечами. Я знал, когда не следует задавать вопросы, это точно.
После ее ухода я не спеша стал раздеваться, продолжая расхаживать по комнате. По сравнению с этой комнатой моя квартира, расположенная возле галереи Тейта, казалась собачьей конурой. Конечно, многие сознаются, что хотели бы стать богатыми, но согласитесь, все, что дает богатство, — это лишь шанс на то, что в хорошем настроении вы будете пребывать чаще, чем в плохом. Простыни были шелковыми, а абажур настольной лампы удерживался нефритовой фигуркой в фут высотой, на камине стоял маленький пейзаж Коро, продав который Уилкинс могла бы купить себе приданое. Я залез в кровать, и шелковые простыни зашуршали с легким шипением. Я как следует взбил подушку, чтобы показать, кто здесь хозяин, и лег на спину, удивляясь тому, что чувствую себя счастливым, ведь все это богатство принадлежало не мне.
Перед сном я решил почитать письмо Уилкинс.
Она ездила в издательство, выпустившее «Пятно позора».
Оно расположено в трех комнатах над магазином возле Британского музея. Магазин используется для презентаций, а также как торговая точка. Я просил Уилкинс просмотреть выпущенные ими брошюры о европейских политических партиях, причем довольно эксцентричных, и постараться среди них найти партию, эмблемой которой является хлыст и которую обозначают как партия «И.». Память о хлысте не давала мне покоя долгое время. Уилкинс нашла то, что мне было нужно.
Она приложила к своему письму небольшую брошюрку на немецком, на обложке которой была эмблема в виде хлыста. Поскольку Уилкинс знала, что я не читаю по-немецки, она выслала мне краткие пункты содержания этой брошюрки.
У каждой подобной организации существует определенная цель, которая, как правило, не выносится на обложку брошюры. И обычно за каждой такой организацией стоят некие люди, не открывающие своих имен, которые вкладывают в нее больше денег, чем собирается всех взносов, в надежде, что им вернется кусок пожирнее. Именно такой показалась мне «Shune Partel». Партия «Искупления», как писала Уилкинс, таков точный перевод ее названия.
Штаб-квартира партии располагалась в Мюнхене, на Кенигинштрассе. Главой партии являлся герр Фридрих Накенгейм, секретарем — профессор Карл Вадарчи, а далее шел список имен, главным образом немецких. Эти люди состояли в комиссии по управлению. Ни одно из этих имен не было мне знакомо.
Партия объявляла себя сугубо неполитической, в том смысле, что она не будет предлагать своих кандидатов на выборы в бундестаг. Но в то же время партия требовала, чтобы среди членов представительств всех партий, входящих в бундестаг, были и члены «Искупления». Мне подумалось, что это выглядит точно так же, как если бы квакеры потребовали, чтобы среди членов всех партий, входящих в палату общин, были также и квакеры.