Рука майора Громова
Шрифт:
— Это для вас.
— Что? — не поняла, она.
— Автомобиль.
Взглянув на него с удивлением, девушка спросила:
— Ваш?
Он рассмеялся.
— Нет. Я еще не дошел до такой роскоши и, пожалуй, никогда не дойду. Это — майора Бадмаева.
— Тогда, зачем же вы распоряжаетесь чужой вещью?
— Мне разрешено отвезти вас в нем домой.
— Нет, уж лучше я пешком дойду.
— Но почему?
— Энкаведисты дважды возили меня к своих автомобилях: после ареста в комендатуру и оттуда в тюрьму. Поездки неприятные и мне не хочется испытать в третий раз что либо подобное. Не знаю, поймете
— Я понимаю…
Холмин отпустил шофера, сказав, что пойдет пешком и спросил Ольгу тоном полупросьбы:
— Может быть, вы разрешите мне проводить вас домой?
— Как я могу не разрешить? Ведь вы, по-видимому, сопровождающий от НКВД — ответила она.
Холмин не стал опровергать ее предположения, боясь что в таком случае, она откажется от провожатого. Почти всю дорогу они шли молча. На его немногие вопросы Ольга отвечала коротко и односложно: да, нет. При солнечном свете он хорошо рассмотрел ее глаза: они были чудесного темно-синего цвета, но смотрели на него холодно, строго и неприязненно. Холмин видел, что девушка тяготится его присутствием, и с каждой минутой все более огорчался этим. Прогулка с любимой девушкой оказалась не совсем приятной, не такой, какую он ожидал.
В один из моментов этой «прогулки» он рискнул спросить Ольгу:
— Можно мне будет называть вас Олей?
— Нет, — решительно отрезала девушка, — Так называют друзей.
— А разве мы не смогли бы быть друзьями?
— Никогда.
— Видимо, внешность моя вам не нравится. — обиделся он.
— Ваша внешность здесь не причем. Мне не нравится ваша профессия, — возразила она.
Холмин вполне понимал Ольгу. Относиться иначе к людям, расстрелявшим ее отца, она не могла, но ему было обидно, что девушка и его причисляет к категории этих людей. В то же время, он никак не мог войти в навязанную ему роль энкаведиста и постоянно сбивался с нее, разговаривая с девушкой. Не мог он быть с нею и вполне откровенным: от этого его удерживала беспокойная и назойливая мысль, которую он безуспешно пытался отогнать:
«А вдруг Ольга, все таки что-то знает о «руке майора Громова».
При этом, Холмин вспоминал смущение в глазах девушки, во время их первой встречи в тюремной камере, когда он задал ей вопрос о «руке». Его подозрения пока ничем не подтверждались, но и для отрицания их он оснований не имел никаких…
Дом, в котором жила Ольга, находился на, окраине города, в двадцати минутах ходьбы от отдела НКВД. Этим домом заканчивалась улица, ведшая к неглубокой, мутной речке. Был он приземистый, одноэтажный, но из красного кирпича и под железной крышей. За домом Холмин увидел небольшой чистенький дворик с кустами сирени и развесистой липой, обнесенный плетнем, а дальше, по ту сторону плетня раскинулись огороды и бахчи.
Поднявшись по трем каменным ступенькам на крыльцо дома, Ольга пошарила рукой и расщелине между кирпичами справа от двери и, вынув оттуда ключ, сказала:
— Слава Богу, что в мою квартиру еще не успели никого вселить. Осталась бы я тогда совсем без пристанища.
— Разве это не ваш дом? — спросил Холмин.
— Был наш, но пять лет тому назад у нас его отобрали в жилищную кооперацию — ответила девушка.
Она стояла, на крыльце, ожидая, что Холмин распрощается с нею и уйдет, а он, в это время, придумывал предлог, чтобы побыть с нею хотя бы
— У меня есть к вам одна просьба, — сказал Холмин.
— Какая? — спросила Ольга.
— Позвольте мне осмотреть ваш дом внутри.
— То есть, обыскать? Но ведь его уже обыскивали.
— Я не с обыском, а просто так.
Открыв дверь ключом, она сказала холодно и неприязненно:
— К сожалению, я не могу противиться требованиям работников НКВД. Пожалуйте!
И пропустила его вперед.
Входя, он подумал с досадой:
«Что она меня все время попрекает энкаведистамп? Будто я, в самом деле, отца ее расстрелял. А какой я энкаведист? Случайно-временный…»
В доме были две комнаты и кухня. Окна обеих комнат выходили на улицу, а кухонное — во двор. Обстановка комнат была скромная: старенькие мягкие кресла и такой же диван, обитые порыжевшим и потертым плюшем, пузатый комод с остановившимся будильником, статуэтками и вазочками на нем, дешевые письменный и обеденный столы работы какой то кустарно-промысловой артели, несколько венских стульев и две узких кровати — одна девичья, другая походная. На подоконниках стояли цветы в горшках, а по стенам висели несколько пейзажей, написанных масляными красками и старинные литографии в рамках под стеклом. Холмин удивился, что среди них нет ни одной фотографии и спросил об этом Ольгу.
— Так вы же при обыске забрали все наши фотографии. И из альбомов и со стен, — ответила девушка.
— Позвольте! Я впервые здесь, — возразил он.
— То-есть, не вы, а ваши… коллеги по работе, — поправилась она.
— И фотографии отца у вас не сохранилось?
Ольга печально вздохнула.
— Нет, не сохранилось…
В ее комнате, у изголовья кровати стояла этажерка с книгами. Холмин окинул беглым взглядом их корешки. В большинстве это были классики русские и иностранные. На нижней полке стояли учебники для средней школы и с десяток произведений советских писателей. Ни одного «классика марксизма» среди книг не замечалось. Портретов их на стенах тоже не было.
В углу каждой из комнат, над кроватями висели небольшие литографированные иконки. Войдя в дом, Ольга перекрестилась на икону. Холмин хотел перекреститься тоже но не решился, подумав, — что это покажется слишком фальшивым и неуместным девушке считавшей его настоящим энкаведистом, а, следовательно, и безбожником.
Сопровождаемый ею, он обошел комнаты и кухню, внимательно осматривая все, что там было, выглянул и в окно во двор, во никаких следов ни майора Громова, ни его «руки» не обнаружил. Осматривать было больше нечего. Ольга ходила рядом с ним и он видел, что ее досада, неприязнь к нему и нетерпеливое желание остаться одной растут с каждой минутой. Надо было уходить.
Холмин пошел к двери, но на пороге остановился и спросил о том, что интересовало и мучило его уже вторые сутки:
— Скажите, все таки, что вам известно о «руке майора Громова»?
Девушка вскинула на него глаза и опять он прочел в них удивление, смешанное со смущением.
— Вы уже во второй раз спрашиваете меня об этом. Что это значит? Объясните, пожалуйста, — потребовала она.
— Знаете или нет о ней? — настойчиво повторил он.
— Ничего не знаю.
— И можете дать слово?