Рука майора Громова
Шрифт:
Осмотр трупа и места преступления продолжался до рассвета, но никаких следов убийцы обнаружить не удалось. Комендант был убит выстрелом в затылок, с близкого расстояния, пулей из нагана. На лице убитого застыло выражение такого ужаса, как будто он, перед смертью, увидел что-то очень страшное. Холмин обратил на это внимание присутствующих и поинтересовался:
— А на лицах убитых управдома и лейтенанта Карнаухова тоже было такое выражение?
Ему ответил Шелудяк:
— Тело управдома я не обозревал, а Карнаухов, видать, спужался
Вызвали агента с собакой-ищейкой и здесь повторилось то, о чем Холмину уже рассказывал капитан Шелудяк. Собака вбежала в камеру, понюхала пол и начала беспрерывно чихать.
Энкаведисты смотрели на нее, разинув рты. Холмин, наблюдал за нею, искал и не находил никакого объяснения ее странному «насморку».
«Отчего же она чихает», — думал он.
Глава 13
Прогулка не совсем приятная
— Скорей! Скорей! — торопил Холмин тюремного надзирателя.
— Чичас, чичас, товарищ. И куды это вы так торопитесь? — ворчал тот, перебирая связку ключей от камер и никак не находя нужный…
После бессонной и тревожной ночи в отделе НКВД Холмину не пришлось поспать. От этого и от беготни с раннего утра но отделу и входившим в его ведомство учреждениям у него сильно разболелась голова. Но головная боль была пустяком в сравнении с тем, что ожидало его сегодня. Ведь ему, все-таки, удалось добиться освобождения Ольги и он надеялся увидеть ее теперь не только в тюрьме, но и на воле.
Еле дождавшись окончания дактилоскопического исследования записки, снятой с груди убитого коменданта, которое не дало никаких результатов, так как отпечатки пальцев на ней обнаружены не были, Холмин поспешил в комендатуру. Там он отдал конверт Бадмаева дежурному и, с замиранием сердца, стал ждать, что будет дальше. Дежурный распечатал конверт, прочел его содержимое, несколько раз, во время чтения окинув Холмина внимательным изучающим взглядом и приказания начальника отдела исполнил немедленно: выписал ордер на освобождение Ольги Громовой, позвонил в гараж и распорядился, чтобы приготовили автомобиль и дал Холмину две записки — одну к отдельскому фотографу, а другую к сотруднику, занимавшемуся съемками отпечатков пальцев для служебных удостоверений.
— А сфотографироваться и сделать отпечатки пальцев можно будет завтра? — спросил Холмин. — Я сегодня очень занят.
— Как хотите. — ответил энкаведист.
Обрадованный тем, что все так хорошо устроилось. Холмин пошел в гараж, чтобы поторопить шофера с поездкой, по остановился на полдороге, вспомнив вдруг о своей внешности.
«В том виде, как я есть, явиться к Ольге никак невозможно, — подумал он. — Надо бы побриться и тюремный костюм сменить. Без этого нельзя».
Недолго думая, он отправился в парикмахерскую НКВД, а оттуда — в закрытый магазин-распределитель. Спустя час в нем, не без труда, можно было узнать арестанта, освобожденного из тюрьмы около двух суток тому назад. Он ехал на автомобиле самого начальника отдела НКВД, был гладко выбрит, одет в шевиотовый костюм, щегольские коричневые туфли и с модным галстуком на шее. Лишь по бледно-желтому, с синеватым
Холмин был счастлив, предвкушая свидание с любимой девушкой и, в то же время, огорчался, что для этого его внешность не особенно подходит. Он трогал свой нос «картофельного образца», проводил рукой по щетке стриженых волос и, вспоминая о когда-то бывшем на ее месте пышном чубе, сокрушенно вздыхал.
Тюремный надзиратель, которого Холмин вывел из состояния перманентной дремоты, был страшно недоволен этим и долго, с ворчанием искал ключ в связке. Наконец, найдя нужный ключ, он открыл им дверь и Холмин вошел в камеру Ольги, держа в правой руке, как знамя, ордер на ее освобождение.
— Можно к вам? — спросил он, уже войдя и, из-за торопливости, вспомнив с опозданием о правилах вежливости.
— Конечно, можно, — отозвалась девушка и добавила иронически: — Ко мне тюремщики входят без предупреждения и я к этому, кажется, уже начинаю привыкать.
— Я не тюремщик! — воскликнул он, — а в некотором роде ваш освободитель. Ведь я пришел освободить вас!
Щеки Ольги вспыхнули румянцем возмущения. Она отвернулась и сказала:
— Какая глупая шутка!
Холмин бросился к ней.
— Это не шутка. Вы свободны. Вот ордер на освобождение!
Взглянув на бумагу и всё ещё не веря, она спросила:
— Значит, это правда?
— Да, да! Вы освобождены! — настойчиво повторил он. — Собирайте ваши вещи и — поскорее отсюда.
— Но у меня ничего нет, кроме носового платка. При аресте мне не разрешили взять никаких вещей.
— Тогда пойдемте.
В устремленных на него глазах девушки он прочел радость и благодарность. Свой взгляд она подтвердила словами:
— Я вам очень благодарна. Только не понимаю почему вы обо мне так заботитесь. Вот даже бумажку об освобождении мне принесли.
— Ах, если бы вы знали почему? — невольно вырвалось у него.
— Я и хочу знать.
Холмин вовремя спохватился, учтя то, что тюремная камера совсем не место для признаний, да и признаваться такой девушке в чем-либо, после двух встреч с нею, было, все-таки рановато. Поэтому он ответил уклончиво:
— Сейчас я… не могу. Как-нибудь… потом.
— Вы думаете это потом… будет? — многозначительно спросила девушка.
— Я… надеюсь, — запнувшись ответил Холмин.
— А я нет… Нет! — воскликнула она с подчеркнутой решительностью. Затем очень внимательно посмотрела на него и произнесла в раздумьи:
— По-видимому, не все энкаведисты одинаковы…
Из тюрьмы они вышли, волнуемые различными чувствами: Ольга — радостью освобождения. Холмин тем, что идет рядом с любимой девушкой, любуясь и восхищаясь его. Выйдя из темного коридора на залитый солнцем тюремный двор, она закрыла глаза и пошатнулась. Холмин подхватил ее под локоть, весь — задрожав от прикосновения к ней, но она отстранилась со словами:
— Нет — нет. Я сама…
У тюремных ворот шофер скучал в ожидании Холмина. Последний указал Ольге на автомобиль: