Рука майора Громова
Шрифт:
Начальник отделай его заместитель стояли перед ним ни живы, ни мертвы и тряслись. Холмин хотя и не был перепугал, как они, по настроение его сразу понизилось. Он не боялся попасть снова в тюрьму, так как достаточно в ней привык, но ему было жаль Ольгу: ведь если разгневанный энкаведист выполнит свои угрозы, то Холмин уже ничем не сможет ей помочь, а, может быть, никогда и не увидит ее.
Накричавшись. Гундосов по-хозяйски сел за стол в кресло Бадмаева и сердито бросил ему:
— Почему к расследованию убийств
Бадмаев и Шелудяк заговорили наперебой дрожащими голосами и бас первого слился с фальцетом последнего так, что едва, можно было разобрать их объяснения:
— Холмин опытный специалист, а в милиции и Угро подходящих работников нет.
— Не обретается ни единого.
— Как нет? Кто же там вахту держит?
— Враги, вредители, пьяницы, лодыри….
— Аспиды и василиски…
— И много там врагов парода?.
— Имеются.
— В количестве предостаточном.
— Почему не пересажали?
— Без санкции центра не имеем права.
— Ладно. У меня такие санкции есть. Проведу там чистку со скоростью тридцати узлов в час.
Физиономии Бадмаева и Шелудяка несколько прояснились; оба видимо надеялись, что им удастся отвести грозу от своих голов и направить ее на головы их врагов. Полковник Гундосов подумал, побарабанил пальцами по столу и обратился к Холмину:
— Как, браток, сумеешь найти «руку» этого самого майора?
Успокоенный тем, что заключение ему пока не грозит и он может попытаться помочь Ольге и увидеть ее, Холмин ответил смело:
— Не сумею, если мне будут мешать.
— Кто тебе мешает? — спросил Гундосов.
— Отдел НКВД и вы, товарищ полковник.
— Я?! Чем?! — воскликнул удивленный энкаведист.
— А тем, что на меня кричите и угрожаете расстрелом.
Гундосов засмеялся.
— Э-э-э, братишка! Да ты, я вижу, колючий, как глубоководная рыба. Ладно, я мешать не буду. А в чем тебе мешает отдел НКВД?
— Да вот, товарищ полковник, для пользы дела необходимо освободить двух заключенных, а отдел этому противится.
Холмин торопливо объяснил почему, по его мнению, нужно освободить Ольгу Громову и директора гостиницы Селезнева. При этом, он ни в чем не обвинял Бадмаева и Шелудяка, не желая окончательно портить и без того неважные отношения с ними, а говорил об отделе НКВД вообще. К удивлению Холмина, энкаведист сразу же согласился с его доводами.
— Ладно, браток. Ты прав, как боцманская дудка. Директора и громовскую девку мы освободим. Чего тебе еще нужно?
— Пока ничего особенного, — ответил Холмин. — О кое-каких мелочах, я надеюсь, мы сговоримся с товарищем начальником отдела.
— Ладно, действуй. Ищи. Только быстро. По-аварийному.
— Да уж, как смогу.
Гундосов снял фуражку и, положив ее на стол, вытер пот со лба.
— А теперь, братишечки,
— Не беспокойтесь. Мой заместитель вас устроит, — приказывающе мотнул подбородком Бадмаев на Шелудяка.
Тот подскочил к Гундосову и залебезил подобострастно и фальцетно:
— Кают, товарищ полковник, у нас покудова не обретается, а токмо кабинеты следователей. Мы вам лучший из оных предоставим, а я наших ребят в гостиницу пошлю, чтоб они там для вас подходящий номерок оторвали.
— Кабинет, так кабинет, — согласился Гундосов. — Я и к таким квартирам привычный. Давно уж морское жительство на сухопутное сменял.
— А до работы в органах карающего меча моряком изволили служить? — заискивающе поинтересовался Шелудяк.
— Ну-да. Плавал, — подтвердил Гундосов.
— На каком, извиняюсь, корабле?
— На «Авроре». Слыхал про такой?
— Как же, как же, — замахал руками Шелудяк. — Краса и гордость революции. Контру в Зимнем дворце расстреливал. Подобного корабля на всех океанах не сыщешь, дондеже не посинеешь. Это-ж такой геройский…
— Послушай, браток. — прервал Шелудяка Гундосов, — откуда ты таких выражениев набрался?
— Каких? — испуганно пискнул Шелудяк.
— Старомодных. Всяких дондеже, оных и такое прочее.
Шелудяк беспомощно оглянулся на своего начальника, но тот прийти ему на помощь не собирался. Наступила очередь Бадмаева злорадствовать и любоваться окном, что он с удовольствием и сделал.
— Ну?! Чего молчишь? Язык в живот влез? — рявкнул Гундосов на перепуганного энкаведиста.
— Нет, товарищ полковник, — тоненько залепетал Шелудяк. — Свой ответ вам обдумываю втуне.
— А ты без обдумываний. Говори правду, как есть.
— Привычка у меня зело вредная. С малых лет. От отца.
— А кем был твой отец?
— Дьячком.
Гундосов ударил кулаком по столу.
— Этого еще не хватало. Дьячок в НКВД пролез.
— Товарищ полковник! — взмолился Шелудяк. — Я в дьячках не состоял. То мой отец. А я от Бога, давно отрекся, и отца, как вредителя, перед органами Чека разоблачил…
Это признание вызвало у Холмина чувство гадливости и презрения к энкаведисту. По лицу Гундосова было видно, что и ему не нравится сын дьячка.
— Я, товарищ полковник, тружусь честно и старательно. Оправдываю доверие партии и правительства. — ныл Шелудяк.
— Заглаживаешь, значит свое непролетарское происхождение? — насмешливо спросил Гундосов.
— Заглаживаю, товарищ полковник.
— Ну-ну, заглаживай… Да смотри не сорвись.
Гундосов еще раз стер ладонью пот со лба и сказал, отдуваясь:
— Ф-фу! Ну и жарко у вас, братва. Как в тропиках.
— Лето, товарищ полковник. Оно у нас жаркое, — неопределенно заметил Бадмаев.