Руки Геракла
Шрифт:
– Плата? Ты говоришь о плате? Как ты смеешь вообще со мной об этом говорить? Ты, жалкая нечеловеческая тварь, как ты вообще смеешь кого бы то ни было об этом спрашивать?
– Это… это обычай, господин…
– Да пошел он в Аид, твой обычай, – проревел я, затем замолк, осознав, что мои слова в данном случае не имеют смысла.
Затем он стал говорить, что его лодка слишком хрупкая, чтобы выдержать вес живой плоти, но я отмел эти возражения, потому что уже увидел, что остальные дышали. За исключением Мениппа, все они, похоже, были готовы идти куда угодно, как овцы.
Наконец
Как только нос ладьи коснулся берега Преисподней, я спрыгнул наземь и пошел прочь, не оборачиваясь. За спиной я слышал, как Менипп снова заспорил с перевозчиком, хотя уже переправился на другой берег. Сейчас несчастный пассажир требовал, чтобы его вернули назад, а Харон решительно отказывался и угрожал.
Пусть же легенды расскажут, что за то, что Харон перевез меня, его наказали, поскольку живой человек не имел права беспрепятственно войти в Преисподнюю. Может быть, и так, но, думаю, если бы он попытался остановить меня, то одними побоями дело не обошлось бы.
Однако судьба этого жалкого перевозчика имеет мало общего с той историей, которую я собираюсь вам рассказать. От берега местность постепенно повышалась, а через тридцать-сорок шагов снова начался спуск. Наугад пробираясь все глубже в Преисподнюю, я начал встречать страшные тени, которые, видимо, были действительно тенями умерших.
Тут и там в этом темном краю я встречал медленно движущиеся группы слабо светящихся теней, а иногда и одинокие тени. Сейчас, много времени спустя, я понимаю, что только часть из всех умерших на земле бродила там в виде этих прозрачных образов. Оказавшись там, я с первого взгляда увидел разницу между теми, кто скитался в виде теней, и теми, кто был во плоти.
Иногда и те, и другие отвечали мне, когда я заговаривал с ними, иногда их слова даже имели смысл, но за ними не стояли чувства. Когда я собрался с духом и прикоснулся к одной из теней, моя рука прошла насквозь, и лишь ладонь и пальцы на мгновение ярко вспыхнули.
Поначалу я действительно испугался – в первый раз с начала моего одинокого путешествия. Но когда я получше посмотрел на тех, кто был просто тенями, они очень напомнили те видения, что явил мне Атлас, – иногда и эти тени тоже были ясными и яркими и двигались почти как живые. И все же они больше походили на отражения в гладком зеркале, чем на души некогда бывших живыми людей.
Некоторые из них были заточены здесь, или, по крайней мере, казалось, что заточены. Так же, как Прометей, они были скованы цепями. Я подумал, что то наказание, которое терпел Прометей, было чем-то вроде мук Преисподней, но только на поверхности земли.
Некоторые из теней смотрели на меня и в ужасе ускользали, когда я пытался задать им вопрос. Каждый раз, когда я находил кого-нибудь, кто обращал на меня внимание, я спрашивал ее или его:
– Я
И всякий раз, не получая ответа на этот вопрос, я спрашивал:
– Где бог Смерти?
Однако и на этот вопрос я ни разу не получил толкового ответа. Я нигде не мог найти тех, кого искал.
Со смешанным чувством радости и страха я увидел тень моей матери, одетую так, как я часто видел ее при жизни. Я почти ожидал увидеть у нее в руках корзинку с шитьем, но хотя ее тень шла ко мне, словно влекомая какой-то волшебной силой, это была всего лишь тень, и когда она приблизилась ко мне на расстояние вытянутой руки, она прошла мимо.
Я споткнулся и несколько мгновений не мог даже пошевелиться.
– Мама, – позвал я, но глаза Алкмены были ужасающе прозрачны и пусты. Она посмотрела сквозь меня, затем на меня, затем так, словно меня здесь вообще не было, – она не узнавала меня.
А когда я наконец увидел тень Меганы с нашим ребенком на руках, мое сердце чуть не разорвалось от невыносимой боли. Думаю, что спасло меня от безумия лишь то, что я узнал от Атласа о том, что механизмы Олимпа до сих пор могут создавать подобие людей в момент их смерти, о том, что эти яркие образы создаются и сохраняются ради какой-то великой цели, которая сейчас совершенно забыта. Потому, увидев жену, я понял, что передо мной не живая Мегана, а лишь ее изображение, подобное отражению в пруду.
Я понял, что это объяснение не проясняет судьбу и суть других существ, которых я встретил в Тартаре, – тех, чьи тела оставались настоящими, тех, кто дышал, как я. Но мне кажется, что это были люди, из которых просто вытянули всю жизненную силу, как из Алкесты. Как мы увидим, у некоторых из обитателей Аида оставалось достаточно жизненной силы, чтобы двигаться, разговаривать и вести себя почти нормально. Потом я узнал, что, когда некоторые из них возвращались на землю, они не слишком страдали от того, что побывали в Преисподней.
После моего путешествия в Аид я поговорил с мудрыми людьми и пришел к выводу, что человеческие тела после долгого заточения в этом темном царстве полностью изменяли свою природу. У обычных смертных это изменение проходило достаточно быстро, но я был защищен силой моего отца, наполнявшей каждую клеточку моего тела.
С другой стороны, некоторые из обитателей Подземного царства становились бессмертными или жили настолько долго, что порой их считали бессмертными, – примером таковых был Харон.
Однако люди могли стать прежними, если они возвращались в человеческий мир, в котором они были рождены и в котором они потом умирали, как и положено смертным.
Позже, когда у меня появилось достаточно времени, чтобы поразмыслить обо всем этом на досуге, я подумал – может, сам Харон как раз из тех, кто уже перестали быть людьми. И кто же он такой, если уже не человек?
Но в Аиде, как и тогда, когда я стоял рядом с Атласом под покровом бескрайнего неба, я просто не входил в эти сложности и не пытался в них разобраться.