Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— Бунт? — спросил он и даже привстал в кресле.
Я промолчал. Зря разговорился.
— И вы думаете, что Тибайен вмешается?
— Будущее покажет, биил Таласар.
Суил молчала, даже вперёд подалась, чтоб не пропустить ни слова. Теперь она встала и поклонилась.
— Нам пора, биил Таласар. Думаю, вас не затруднит…
— Конечно, — ответил он и тоже поднялся. Длинный, туго набитый мешочек скользнул из его рук в руки Суил и мигом исчез в складках широкой юбки.
— Рад был узнать вас, биил Бэрсар. Если судьба приведёт вас в Квайр, не обходите стороной мой
Снова мы поспешили куда-то, и тень опять легла на лицо Суил. Я и сам недоволен собой. Да, мне нужна была эта встреча.
Первый независимый человек, которого я встретил в Квайре.
Да, ещё не связан с Баруфом, и могу говорить всё, что хочу. И всё равно мне как-то неловко. И я спросил у Суил:
— Что-то не так? Я сказал лишнее?
— Да нет, вроде. Понравился ты ему, и то ладно — он человек надобный.
Вздохнула тихонечко и вдруг спросила: — Думаешь, впрямь голода не миновать?
Так мы и мотались по городу до заката. Побывали в храме и в огромном сарае, где красильщики корчились в ядовитом пару, в ювелирной мастерской и в харчевне, на конюшне и в унылом доме, где скрипели перьями писцы. Суил перекинется с кем-то словом или сунет что-то в руку — и быстренько дальше.
Она неутомима, а я как-то очень скоро устал. Голова трещала от напряжения, от мучительных усилий ощутить окружающее настоящим. Но усилия не помогали, все казалось сном; я тупо и покорно уворачивался от повозок, молча принимал толчки и брань. Я был счастлив, когда, наконец, Суил сказала:
— Ой, да никак уходить пора? Гляди, ворота закроют!
Мы заночевали у Ваоры и чуть свет отправились в обратный путь.
Зиран встретила нас радостно, Баруф — будто и не расставались. Вышел во двор умыться, а когда вернулся — ни Баруфа, ни Суил. Все логично. Суил изложит наблюдения надо мной, и Баруф начнёт меня дожимать. Самое время. Все рассыпалось вдребезги, в режущие осколки; я боюсь, я растерян, надо заново строить мир. Если дать мне время…
Я улыбнулся Зиран, и она улыбнулась в ответ.
— Присядьте со мной, раз они меня бросили.
— Ну, от меня-то какой прок! — но села напротив, положив на стол огрубевшие руки.
— Славная у вас дочка!
— Да, утешил меня детьми господь. Как осталась одна, думала, сроду их не подниму, а они вон какие выросли!
Материнской гордостью осветилось её лицо, прекрасны были её усталые руки, и боль, давно потерявшая остроту, привычной горечью тронула душу.
Моё детство прошло в закрытой школе, может быть, самой знаменитой в Олгоне. Наверное, только это меня спасло. Когда мои родители погибли в авиакатастрофе, первым, что я почувствовал, была радость за них. Наконец-то они избавились друг от друга!
Пожалуй, мать мне была всё-таки ближе. У неё был живой ум и ловкие руки, сложись её жизнь по-другому, она многое бы смогла. Но судьба заперла её в блестящую клетку, и мать лишь растратила себя, мечась между прихотями и вспышками веры. Наверное, мы могли бы быть друзьями или, может быть, соучастниками, но отец стоял между нами ледяною
Оказываясь дома, я всегда поражался тому, как страстно и исступлённо они ненавидят друг друга. Ненавистью был пропитан воздух их дома; я задыхался в нём; даже моя тюрьма, моя проклятая школа там мне показалось уютней.
Я часто думал, чем это кончится, много лет это было моим кошмаром, неуходящей тяжестью на душе, и весть о их смерти была для меня облегчением.
И они умерли, как подобает любящим супругам, в один день и в один час.
Я встал и вышел на крыльцо. Был предзакатный час, и мир казался удивительно тёплым и не знающим зла. Солнце почти сползло за зубчатую стену леса: кроткий медовый свет обволакивал мир, и мне очень хотелось жить. Просто жить, бездумно и беззаботно, просто дышать, просто быть.
Скрипнули доски крыльца; Баруф стоял со мной рядом и молча смотрел, как тускнеет золото дня, и даль заволакивается лиловой дымкой.
— Поговорим? — спросил он меня, наконец.
Я не ответил. Я просто побрёл за ним в дальний конец усадьбы. Сели на бревно, зачем-то брошенное за кустами, и прозрачная тишина вечера обняла нас.
— Как вам Квайр? — спросил, наконец, Баруф.
Очень некстати: так хорошо молчать под улетающим ввысь безоблачно-серым небом, в нежном покое уходящего дня. Я не ответил. Я ещё не хотел начинать.
— Теперь вы начали понимать, — не вопрос, а скорее утверждение, и я повернулся к нему, одолевая подступавшую ярость:
— У вас нет права меня торопить! Два месяца вы меня продержали в потёмках — теперь моя очередь, ясно!
— Нет, — сказал он спокойно. — Я вам времени не дам. Вы мне слишком нужны.
— А иначе что? «Или-или»?
— Вы это сами придумали, — ответил он. — Мне не нужна ваша смерть. Мне нужны вы.
Он сидел, тяжело опершись на колени, — уже не властный, непроницаемый Охотник, не дерзкий пришелец, готовый менять судьбы мира, а просто одинокий измученный человек, изнемогающий под тяжестью взваленной ноши. Наверное, только мне он мог показаться таким, и наверное потому я ему нужен. Только поэтому? Нет, сейчас я не мог его пожалеть, потому что он мне ещё нужнее. Чем нужней мы друг другу, тем отчаяннее надо драться сейчас за наше будущее, за то, чтобы мы не стали врагами.
— Вы зря боитесь меня, Тилам, — сказал он устало. — То, что я от вас хочу, вас не унизит.
— Вы слишком привыкли решать за других. Я не люблю, когда за меня решают.
— Да вы ведь сами все решили. Видели же Квайр?
— Да.
Да, я увидел Квайр, и это все меняет. До сих пор — в лесу — я не то чтобы представлял его другим — просто не представлял. Непривычная речь, дурацкая одежда, нелепые ружья — это все антураж, а за ним обычные люди. А оказалось, что все не так. Действительно, по-настоящему чуждый мир, настолько чужой, что только усилием воли я заставлю верить в его реальность. И в этом чужом, чуждом мне мире мне теперь предстоит жить и умереть.