Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на старую Гинар сказали, он и пошёл, в ноги сунулся.
— А она?
— А она за палку! «Сроду, — говорит, — своим не вредила! Не уйдёшь, — говорит, — на самого порчу наведу!»
— Что правда, то правда. На Малских выселках она раз всех кур сглазила, полгода не неслись, а нам от неё одно добро.
— А у старой Иморы сына убили, который день голосит. Сноха-то её тяжёлая, говорят, на святого Ларета рожать.
— Ой,
— А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас звать хотели, да Гинар не велела. «Худой, — говорит, — знак, чтоб вдова провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.
— Тьфу ты, господи! Нашёл вину! Живой бы воротился, а мне…
— Многих забрали? — спросил Баруф.
— Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.
— А ты замуж не надумала?
Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:
— Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время-то, вишь, какое? Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.
Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:
— Дядь Огил, а ты у нас поживёшь?
— Я-то поживу, а тебе надо опять в город.
— Когда?
— Завтра.
— Одной, что ли?
— С Тиламом.
Я повернулся к Баруфу, встретил насмешливый взгляд и молча отвёл глаза. Суил заметила, как мы переглянулись — этот чертёнок все замечает! — и деловито зевнула.
— Ой, и притомилась я что-то. Вещий сон тебе, дядь Огил. И вам, добрый человек.
Зиран проводила её взглядом и мигом убрала все со стола.
— Небось, и вы умаялись, путь-то неблизкий. Я тебе, Огил, наверху постелю. Льёт-то льёт, а неровен час, кто завалится.
Ушла — и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он ждёт, что я заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил — надеюсь, спокойно:
— А если я не пойду?
— Суил отправится одна. А на дорогах опасно.
— Вам, конечно, больше некого послать?
— Представьте себе, — сказал он уже без улыбки. — Взяли одного из связных… Он многих знает… Если сломали…
— А Суил?
— О ней он не знал.
Мы ночевали на чердаке в блаженном тепле меховых одеял, и утром Баруф едва растолкал меня. Молча разбудил, молча оделись и молча спустились вниз.
Суил уже ждала за столом. Я подумал, что на неё приятно смотреть.
У каждой эпохи свой эталон красоты. Я считал красивыми бледных, угловатых женщин Олгона, и Суил не казалась мне ни хорошенькой, ни миловидной. Не подходило это к её крепкому телу и румяному, дышащему здоровьем лицу. Милая, славная я…
— Садитесь, садитесь, — заторопила Зиран. — Путь неблизкий, дорога — хуже некуда.
Баруф кивнул и сказал осторожно:
— Ты бы побрился, Тилам.
— Пожалуй, — согласился я, усмехнувшись.
Но все хорошее скоро кончается, и мы уже месим грязь на тропинке, срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что-то тихо ей говорит, она помалкивает и кивает. А я за ними: сутулюсь, ёжусь, кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе чёрт знает что. И раздражение, и страх, и щекотливое любопытство.
— Тилам! — Баруф остановился, поджидая, — осторожней, ладно? Не горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
— Ой, дядь Огил, зря! Говор-то у них не вовсе чистый, малость на кеватский смахивает, да в городе оно не худо. Только вы, дядь Тилам, больше на «ры» напирайте. Мы-то «ры» скоро говорим, а у кеватцев оно шариком катается.
— Если «дядя», тогда «ты».
— Ладно, будь по-вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
Огромный овраг лёг на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как, цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть не вернулся к нему. Мгновенный холодный страх: вот теперь я один, по-настоящему один в этом мире. И мгновенное облегчение: наконец-то я один, по-настоящему один… сам по себе.
Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес расступился и зажелтели поля.
— Не ко времени дождь, — сказала Суил. — Полягут хлеба, наголодаемся.
— А ты давно Огила знаешь?
— Да годков шесть, то ли семь, ещё как отец был жив. Кабы не он, нам с матерью да ребятами только по миру идти.
Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах грязевые пласты, пока нас не обогнал чуть ползущий обоз. Три тяжело нагруженных повозки прошлёпали мимо, а четвёртая остановилась.
— Не в город? — спросил небритый возница.
— В город, добрый человек, в город!
— Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
— Господь вас спаси! — сказала Суил и вспорхнула на скамеечку рядом. Я кое-как устроился позади.
— Отколь едете?
— С Тобарских пустошей. Сено войску везём. Все выгребли, ещё сам и вези. Тьфу! — возница сплюнул в сердцах и вытянул без нужды хворостиною лошадь. Та только кожей дёрнула, но не ускорила шаг.
— А вы откуда?
— С Малка, — быстро сказала Суил.
— Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
— Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали, а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.