Рукопись Бога
Шрифт:
Священник почти бегом пересек маленький сад и вошел в больницу, не задерживаясь, чтобы полюбоваться знаменитыми изразцами, украшавшими подъезд.
Альваро, никогда не бывавший здесь прежде, прочел достаточно книг об истории испанского барокко, чтобы знать, что это не совсем больница, а, скорее, приют для самых обездоленных.
Пробежка отняла у священника последние силы. Администратор выскочил из-за стойки, чтобы предложить стул бледному, страдающему от одышки старику в дорогой, но мятой и мокрой одежде, со слипшимися от пота
– С вами все в порядке?
– Да… Спасибо… Я что-то запыхался… Вы очень любезны.
Администратор вернулся за стойку, надел очки и выжидательно посмотрел на посетителя.
Отдышавшись, священник поднялся.
– Еще раз спасибо. Меня зовут Альваро Тертулли, – он в который раз продемонстрировал свое потертое удостоверение. – Я приехал из Ватикана, чтобы увидеть Пелайо Абенгосара. Кажется, он работает у вас в качестве волонтера.
Даже самый циничный сотрудник религиозного учреждения не мог не преисполниться почтения к посланцу Ватикана.
– Отец Абенгосар действительно время от времени нам помогает. Но сегодня его нет. Мне очень жаль.
– Вы давно его видели?
– С неделю. Знаете, отец Абенгосар очень активный человек, несмотря на возраст. Он навещает тяжело больных, исповедует их… Одного этого было бы достаточно, но святой отец еще состоит в ассоциации жителей своего квартала, очень неспокойного, кстати, и во многих других общественных организациях. Если хотите, я могу найти его домашний адрес.
– Спасибо, я уже заходил к нему домой. Отец Пелайо вот уже несколько дней там не показывался.
– Странно… Возможно, на заводе что-то знают…
– На заводе?
– На самом деле он на пенсии, но его недаром прозвали отцом рабочих. Он и теперь заседает в профсоюзном комитете. Кажется, у него там даже кабинет есть.
– А вы знаете, как называется это предприятие?
– Да. Мы часто о нем говорили. «Термиса». Это на полигоне Калонхе.
Очередной адрес, очередные расспросы, очередная ложь… Чтобы немного передохнуть, Альваро принялся рассматривать здание. Образец архитектуры семнадцатого века. Широкая лестница. Лифты, в свое время казавшиеся новинкой, а теперь безнадежно устаревшие. Белые стены, впитавшие запах больницы и печали.
Священник решил сделать последнюю попытку.
– Скажите, у отца Пелайо были здесь друзья? Возможно, кто-то из них согласится со мной побеседовать…
– Пожалуй, друг у Пелайо был, но не в привычном для нас смысле. Он подолгу сидел у кровати одной монахини. Сестры Леонор. К сожалению, в последнее время сестра почти не приходит в себя. В Австрии она заразилась неизвестным вирусом. Врачи так и не смогли поставить диагноз. Сестра Леонор здесь уже давно. Без особых улучшений.
– Можно ее увидеть?
– Вообще-то она в коме, но если вы настаиваете…
Альваро молча кивнул, и администратор снова вышел из-за стойки, чтобы позвать кого-то из соседнего помещения.
Вскоре в вестибюль вышла женщина
– Анита, ты не могла бы проводить отца Тертулли в комнату сестры Леонор? Он друг отца Абенгосара.
– Конечно. Идемте.
– Я, право, не знаю, как вас благодарить.
Альваро думал, что придется подниматься на лифте, но монахиня свернула в коридор и толкнула дверь, ведущую во внутреннюю галерею.
У входа в часовню монахиня замедлила шаг.
– Вы бывали в часовне Сан-Хорхе? – у женщины был приятный голос, звонкий, энергичный, с интонациями и выговором образованного человека.
– К сожалению, нет. Я очень давно не был в Севилье. А часовню знаю только по фотографиям. Картины Мурильо, Вальдеса Леаля… Весьма впечатляюще.
– А, по-моему, жутковато. In ictu oculi finis gloriae mundi… [9] Парящий над землей череп, гниющие тела священников и знати. «Иероглифы последних дней». Подходящее название для этого места.
9
В мгновение ока конец славы мира (лат.). (Примеч. ред.)
– Почему?
– Его основатель Мигель де Манара мечтал создать приют для севильских нищих, которых в те времена даже не принимали в больницы. А в часовне отпевали безымянных утопленников и казненных. Чем-то подобным здесь занимаются и сейчас.
За разговорами они миновали каменный колодец внутреннего двора и вошли в темный коридор.
– Вы уж простите, что так медленно, святой отец. Ноги у меня уже не те.
– Ничего страшного. В нашем возрасте всегда что-нибудь да откажет.
– В нашем возрасте? Да вы по сравнению со мной мальчишка, – добродушно улыбнулась Анита.
– Ну что вы! Мне шестьдесят два года, – возразил Альваро, оценив чувство юмора своей провожатой.
– А мне девяносто восемь, – серьезно ответила монахиня.
– Девяносто восемь лет? – не поверил священник.
– Мы пришли.
Анита остановилась у единственной двери в конце коридора.
В палате не было никакого освещения, кроме тусклого красноватого ночника, и глаза Альваро не сразу привыкли к полумраку.
Грудь больной плавно поднималась и опускалась в такт пыхтению допотопного кислородного аппарата. Обтянутые кожей кости под белой простыней. Поредевшие волосы. Глубокие морщины на безжизненном бледном лице. Закатившиеся глаза.
Альваро несмело подошел к кровати. Невидимая в полутьме Анита говорила вполголоса.
– Иногда к ней возвращается речь, порой даже осмысленная, но это бывает очень редко.
– Администратор сказал, что врачи не могут поставить диагноз.
– Они каких только обследований ни проводили. Сошлись на том, что это неизвестный вирус.