Руководство по системной поведенченской психотерапии
Шрифт:
Все вышеперечисленные процессы – от формирования первичного образа до языковой игры (рече-мыслительные процессы) – функционируют по одним и тем же механизмам динамического стереотипа и доминанты, при этом динамические стереотипы одного уровня могут и весьма часто противоречат динамическим стереотипам другого. «Схема» и «картина» отнюдь не равнозначны в интегральной формуле поведения: доминанта всегда определяется «схемой», а рече-мыслительные процессы («картина») следуют за ней «по пятам». [68] Необходимо всегда помнить положение Л.С. Выготского, что именно аффективные и волевые тенденции, то есть динамические стереотипы и доминанты «схемы», отображающей фактическую действительность, приводят мысль в движение, однако это отнюдь не отрицает того, что рече-мыслительные акты могут оказывать определенное воздействие на эти тенденции.
68
Это легко пояснить на примере: человек всегда способен объяснить, почему он поступил так или иначе, даже если его поступок не был специально продуман, в любом случае он сможет найти для него «достаточные основания»,
Иными словами, существенные проблемы возникают не в самих «схеме» и «картине» (хотя и здесь проблем предостаточно), но в их соотнесенности друг с другом, в том зазоре, который неизбежно наличествует между «схемой», отображающей фактическую действительность, [69] и «картиной», представляющей это отображение. При этом связи, устанавливаемые между «знаками» («означающими») в «картине», – суть связи «картины», тогда как отношения между элементами «схемы» (между «значениями», «означаемыми») имеют другую природу и зачастую весьма существенно отличаются от связей «картины» с ее семантическими и лингвистическими условностями. Устойчивые связи «картины» выполняют роль своеобразного «решета», [70] через которое «проходят» (означенные «значения») только те элементы «схемы», которые соответствуют ее, условно говоря, «масштабу». Эти связи, образующие сложную семантическую сеть «знаков», отнюдь не произвольный набор суждений, то есть характеризуются свойствами не суммы, но вполне жесткой системы [71] 299, подобной таблице Д.И. Менделеева, определяя «места» для возможных означающих; соответственно, некоторые означаемые или вовсе не могут иметь в «картине» своего представительства (означающего), или представляются не так, как должны были бы быть представлены (не в том контексте, не с той коннотацией) в соответствии со своим реальным «весом» в «схеме». При этом «картина» – не что иное, как сознание, а «схема», отсюда, может быть названа «подсознанием» [72] 300.
69
Речь идет именно об «отображении», но не о ленинском «отражении» реальности, поскольку последнее должно было бы характеризоваться эффектом зеркала, но этого не происходит. Реальность схватывается психическим лишь в определенных им же самим (его внутренними закономерностями) пределах и ранжируется в соответствии с собственными же потребностями психики (то есть главное и второстепенное определяются психикой «по собственному усмотрению», к действительности же такая «расстановка акцентов» никакого отношения не имеет). С другой стороны, в понятии «отображения», в отличие от понятия «отражения», семантически заключена активная организующая функция, иными словами, реальность не отражается психикой, но реконструируется ею. Под фактической действительностью здесь понимается и вся совокупность внешних по отношению к психике человека воздействий, и все элементы континуума поведения (психики) к субъекту поведения.
70
В каком-то смысле работу картины можно было бы сравнить и с интерференционной решеткой, поскольку перевод из «схемы» в «картину» не носит характера прямого перенесения.
71
Соответствующую этому положению критику когнитивной психологии, осуществившей методологически не оправданную замену гештальтистского понятия «целого» и его «частей» феноменами «суммы» и «подсуммы» («программами» и «подпрограммами»), развертывает Майкл Вертхеймер: «С точки зрения гештальтпсихологии такие инертные суммы, – пишет он о когнитивистских концептах, – не могут быть определены как гештальты, в пределах которых находятся их значимые составляющие части: это просто конгломераты без каких бы то ни было динамических признаков, присущих истинному гештальту».
72
Именно в таком виде предстает «бессознательное» в теоретической концепции, предложенной В.П. Зинченко и М.К. Мамардашвили. Авторы этой трактовки «бессознательного» различают явления, которые контролируются и развертываются сознанием (то есть собственно сознание), а также явления и связи, не явные для сознания и им не контролируемые (то есть бессознательное, которое, впрочем, трактуется как «бытие» внутри сознания).
КМ СПП не разделяет представления исследователей, рассматривающих «сознание» как всесильного демиурга, организующего бытие индивида301. Понятие сознания в КМ СПП максимально сужено, здесь это в каком-то смысле «официальная, проповедуемая идеология», «мировоззрение» человека. Поэтому, дабы избежать каких-либо кривотолков, для этих целей используется термин «картина». «Картина» (сознание) информирована о фактической действительности не лучше, чем средства массовой информации относительно реального положения дел в стране. Однако это связано не с тем, что она «вытесняет» «компрометирующие» или «нелицеприятные» факты действительности (содержащиеся в психическом), а с тем, что она, ограниченная параметрами и содержанием своей структуры, просто не способна «впустить» в себя значительную часть этих «фактов».
Иными словами, многие «значения» (означаемые) «схемы» не могут быть правильно или, в ряде случаев, вообще хоть как-то означены в «картине», сталкиваясь с противодействием господствующих в ней представлений («рече-мыслительные процессы, связи «знаков», компиляции «означающих»). «Картина» (сознание) предлагает версию действительности, каковой она кажется «я» (носителю «картины») или должна была бы быть по его («я») мнению. При этом «я» следует понимать здесь как мигрирующую функцию, положение которой зависит от обстоятельств. В этом смысле «проповедуемая идеология» может разниться от ситуации к ситуации. [73] То же, что находится
73
Например, человеку одни и те же события представляются различными, когда он рассказывает о них в кабинете психотерапии (ситуация «удвоенной» рефлексии), размышляет о них «наедине с самим собой» (рефлексия) или же находится в них непосредственно (вне рефлексии).
Исходя из вышеизложенного, КМ СПП формулирует следующую структуру континуума поведения:
1) «картина» (или сознание) – это индивидуальная (принадлежащая данному индивиду) семантическая или понятийная («мировоззренческая») сеть, сотканная из «знаков» («сигналов сигналов», «означающих», «предметов»);
2) «схема» (или подсознание) – это индивидуальная (принадлежащая данному индивиду) система динамических стереотипов и доминант разного уровня, существующих на правах «значений» («сигналов», «означаемых», «вещей») и отображающих фактическую действительность данного индивида, с искажениями и тенденциозностью, о которых было сказано выше. [74]
74
Сюда – к подсознанию – относятся также и сами «знаки» (означающие, «предметы»), но здесь они выступают не в этой своей роли, а как «значения» (означающие, «вещи»).
«Схема», в свою очередь, может быть подразделена на:
а) неосознанное – составляющие «схемы» – «значения» («сигналы», «означаемые», «вещи»);
б) бессознательное, которое является процессуальным составляющим континуума поведения, – это «значения» («сигналы», «означаемые», «вещи») в действии и само действие, организованное механизмами динамического стереотипа и доминанты.
3. Тенденция выживания
Теперь настал момент, когда необходимо ответить на вопрос о том, «что» «движет» субъектом поведения в континууме поведения. Однако тут же возникают существенные трудности. Кажется, что феномены динамического стереотипа и доминанты позволяют полностью «перекрыть» все возможные варианты «причин» (мотивов) поведения (и адекватного, и неадекватного). Но они вовсе не проясняют вопроса о смысле поведения, то есть о том, зачем, с какой целью это поведение производится организмом. Вместе с тем, не ответив на этот вопрос, рассчитывать на целостное представление о психическом не представляется возможным.
И здесь мы сталкиваемся с весьма недвусмысленной попыткой исследователей обойти некий феномен, указание на который может поколебать стройность их теоретических концепций, а главное – посеять смуту в осмыслении сути человеческого существования, имя этому феномену – «инстинкт». Анализируя работы классиков, нетрудно заметить, что и И.П. Павлов, и А.А. Ухтомский с завидным упорством открещиваются от понятия инстинкта, как будто признание инстинктивности поведения человека действительно низведет его до ланцетника. «С физиологической точки зрения, – писал И.П. Павлов, – никакого существенного различия между тем, что называют инстинктом, и рефлексом найти нельзя»302.
Впрочем, нельзя не отметить и следующий момент: если они и затрагивают эту тему, то речь идет только о различных инстинктах (пищевом, половом, оборонительном и т. д.), но никто из них не говорит о едином инстинкте самосохранения как о некой тенденции, некой генеральной линии, которая детерминирует психическое, организует его вокруг основополагающей задачи всего живого – сохранить и продолжить жизнь. Действительно, если расчленить эту задачу на отдельные составляющие, то мы получим некую хаотичную общность простых рефлексов, о чем неоднократно говорили и И.П. Павлов, и А.А. Ухтомский. По всей видимости, в начале ХХ века господствовала такая трактовка инстинкта, согласно которой последний – есть сложная наследуемая форма поведения, то есть поведение живого существа, которое не требует, как писал Л.С. Выготский, «выучки»303. Однако для наименования таких форм поведения нет никакой необходимости в понятии «инстинкта», если мы пользуемся понятием «безусловного рефлекса», а потому скептическое отношение к этому термину со стороны И.П. Павлова вполне понятно.
С другой стороны, разве можно отрицать наличие этой «генеральной линии», разве можно не заметить, что все поведение живого существа, каждый механизм психического жестко подчинен именно этой задаче – выживанию? Стремление выжить – вот что стоит за каждым поведенческим актом животного, каким бы простым или сложным этот акт ни был. Именно в угоду этому стремлению и создается, и совершенствуется психическое, а потому понять последнее, устранив эту «ось», невозможно ни при каких условиях! Другое дело, насколько удачен сам термин, к нему действительно есть масса нареканий, но суть и значимость данного явления не становятся от этого меньше.
Более того, было бы, наверное, большой ошибкой думать, что эта тенденция, этот изначальный импульс – жить, бороться в меру своих сил за свое выживание – исключительная прерогатива нервной системы и психического. На всех уровнях иерархии живого мы встречаем всю ту же потребность – выжить. Уже одноклеточные существа проявляют удивительное рвение в этом вопросе, причем очень, в сущности, схожее и с высшими формами организации живой материи. Достаточно вспомнить амебу, которая проявляет то, что является, по сути, «пищевым инстинктом», отбирая из внешней среды только те элементы, которые ей необходимы, и устраняя из внутренней продукты метаболизма. Здесь уже есть и зачатки «оборонительного инстинкта», правда, в пассивной форме – амеба переходит в состояние цисты, если внешняя среда не благоприятствует ее жизнедеятельности (активную оборону продемонстрирует только гидра – один из первых многоклеточных организмов). Наконец, есть у амебы и «половой инстинкт», выражающийся в знаменитом делении. Разумеется, несмотря на эту весьма обильную инстинктивную деятельность, нервной системы и психики у амебы нет, однако искомая тенденция выживания очевидно наличествует.