Румбы фантастики
Шрифт:
— С того самого дня, — услышал он, очнувшись после глубокого нездорового сна. — С того самого дня, доктор.
Доктор — студенческого вида девица — нервно трепетала ресницами, заполняя какой-то бланк.
— Сядьте, больной, — скомандовала она, прекратив вести запись. — Расстегните пижаму.
Она потыкала в грудь и спину больного холодным кругляшком стетоскопа, оттянула ему нижние веки и посмотрела на белки.
Всей кожей Петр Егорович чувствовал, как он ей надоел. Может быть, и не он лично, но все же и он, как олицетворение тех десятков больных, которых она вынуждена осматривать ежедневно,
— Я ни на что не жалуюсь, доктор, — сказал он, глядя куда-то в сторону. — Я — здоров.
— Что же вызывали-то тогда? — возмутилась девица. — Да еще срочно.
— Ну, народ… — раздалось уже из прихожей. Хлопнула входная дверь.
Сломить Петра Егоровича оказалось не так-то легко. Потерпев неудачу, он не отказался от решения добиться нужных ответов от говорящего шарика во что бы то ни стало. Первым делом после ухода доктора он прошел на лоджию и, пошарив по углам, отыскал спрятавшийся за пластмассовые бутылочные ящики шарик. В том, что тот именно спрятался, а не закатился туда случайно, Петр Егорович был уверен: «Это такая сообразительная тварь!» Потом он расчетливо наведался к Аверьяну Михайловичу, поздравил с подарком, посетовал, что из-за плохого самочувствия не смог помочь доставить подарок домой, убедился, что телевизор прекрасно работает, и вернулся к себе в квартиру. Два раза за вечер он закрывался в санузле и уже шепотом, чтобы не тревожить понапрасну Марию Николаевну, спрашивал шарик про выигрышные номера. Других вопросов он не придумал, а на эти шарик упорно не отвечал. Тогда Петр Егорович позвонил домой своему начальнику отдела и попросил день в счет очередного отпуска по семейным обстоятельствам.
Утренняя электричка посреди рабочей недели была почти пуста. Солнечные зайчики прыгали по желтым деревянным сиденьям, в открытые форточки на коротких остановках врывались голоса птиц. Петр Егорович сидел прямо, положив ладони на колени. Лазить в карман и дотрагиваться до шарика он не решался. Стало уже давно понятно, — чтобы шарик заработал, необходимо взять его в руку.
Дача была далеко. В этом были ее преимущество и недостаток. Хорошо то, что их кооператив разместился в наполовину покинутой для городской жизни деревне. У оставшихся в деревне колхозников легко можно было купить молоко, приобрести нужные товары в магазине. А плохо то, что слишком уж долго добираться. Но сейчас неблизкий путь был Петру Егоровичу на руку — есть время подумать.
— «Спортлото» — это, само собой, — размышлял он. — Ну, еще, скажем, дефицитные товары, когда и где появятся. Об этом тоже надо спросить. Да, вот еще, про изменения цен, вдруг что подорожает. И не забыть бы — разведется дочка с этим оболтусом или нет? Что-то у них недружно последнее время. Может, еще не поздно его по общественной линии…
На даче, не открывая дом, Петр Егорович прошел прямо к сараю с инструментами, он же служил мастерской, и, вытащив шарик из кармана, встал у верстака. Покатал горошину по ладони и как можно мягче сказал:
— Ты… это… не сердись за вчерашнее. Сгоряча я. Давай по-хорошему. Ты мне — номера, я тебя — обратно в гнездо. И разойдемся миром. Значит так, последний раз спрашиваю.
Шарик не отвечал. Он игриво посверкивал на солнце полированным бочком, глухой к просьбам
«Может, испортился?» — испугался Петр Егорович.
— У Аверьяна Михайловича жена молодая, — быстро проговорил он. — Так как, изменяет она мужу или нет?
— Не изменяет, — живо отозвался шарик. — Любит она его.
— Не изменяет, — огорчился Петр Егорович. — А какие номера в следующем…
— Ту-ту-ту… — принялся шарик за свое.
— Что ж, — мрачно сказал Петр Егорович, — сам напросился.
Он некрепко пока зажал шарик в здоровенные слесарные тиски и, взявшись за ручку, с надеждой спросил:
— Так какие…
— Ту-ту-ту…
Петр Егорович прикрутил тиски покруче.
— Ту-ту-ту…
— Вот тебе, вот, — свирепо приговаривая, Петр Егорович все сильнее и сильнее сжимал тиски. — Вот!
— Крак!!
Винт тисков не выдержал и сломался, шарик выпал на верстак и покатился к краю, но Петр Егорович прытко накрыл его ладонью.
— Боже ж ты мой! — почти простонал он, глядя на такой ценный и такой бесполезный в его руках предмет. — За что ж ты меня так, а? О чем же тебя спросить, проклятого?
Он помотал головой и начал задавать вопросы быстро, как следователь на допросе, желающий запутать внимание допрашиваемого и заставить его проговориться.
— Снимут наконец нашего начальника отдела по моему письму или нет?
— Не снимут. Через полгода замдиректора института будет.
— Цены на сахар повысятся?
— Ни на копейку.
— О-о! Зачем же я набрал-то его столько!
Петр Егорович забегал вдоль верстака, держа говорящий шарик на ладони, словно уголек.
— Ну, хорошо. Выберут меня на будущий год председателем дачного кооператива?
— Не выберут. Все знают, что ты только о своем водопроводе заботишься, а до других тебе дела нет. Аверьяна Михайловича выберут.
— Опять Аверьяна! — заорал Петр Егорович. — А мне опять шиш! Ах, ты…
Он выскочил из сарая и, продолжая держать шарик на вытянутой ладони, словно тот и вправду жег ему руку, побежал к колодцу, оставшемуся на участке еще от прежних, деревенских, хозяев.
— Я тебе покажу Аверьяна!
— Ты погоди горячиться, — уговаривал его, подлетая при каждом шаге, шарик. — Ты еще что-нибудь спроси. Для человечества.
— Для человечества! — совсем уже ужасающе взревел Петр Егорович и швырнул шарик в квадратную дыру колодца.
Он успел еще склониться над срубом, придерживаясь за гнилые бревна, и заглянуть внутрь, прежде чем шарик достиг глубокой воды. Икринкой мелькнул он в почти черной толще, блеснул напоследок серебристой искоркой и пропал из виду. Лишь только четкие правильные круги разбегались далеко внизу, лишь только холодом и сыростью тянуло в лицо Петру Егоровичу.
Мгновение спустя до него дошло, что он натворил. Петр Егорович схватил резко брякнувшее при этом цинковое ведро, занес руку над колодцем, чтобы сбросить ведро в глубину, подхватить говорящий шарик и вытащить его наверх, но вдруг передумал, спокойно поставил ведро на землю и пошел к дому. При этом он бубнил себе под нос:
— Эх, про соседских пчел не спросил. Сдохнут они, наконец, или нет?
Евгений Носов