Рунная птица Джейр
Шрифт:
– Господин, прибыл эраец, которого ты нанимал, - сказал Нуки.
– Я велел ему ждать в нижнем зале.
– А вот это важная новость! – Аштархат поднялся с топчана. – Пригласи его в зал для собеседований. Я хочу говорить с ним.
– Как прикажешь, господин.
Капитан Эсмон, долговязый, костлявый и тощий, нервно расхаживал по дорогим коврам, устилавшим пол зала. Когда Аштархат вошел, эраец тут же опустился на одно колено и склонил голову.
– Встань, капитан, - велел правитель, подкрепляя слова жестом. – Судя по выражению твоего лица, ты прибыл с дурными вестями.
– Простите,
– Я не привез вам филактерию.
– Ты не нашел ее?
– Люди, которых я послал в Грейские руины, нашли сосуд, но внезапно появился какой-то человек. Он убил трех моих матросов и забрал филактерию.
– Вот как? И кто был этот неизвестный герой?
– Я этого не знаю, государь.
– Вы не остановили его? Не отняли сосуд?
– Мы не успели, государь. Негодяй успел сбежать, прихватив в качестве пленников детей нашего бывшего капитана. Мы обыскали весь берег, но даже следов их не нашли.
– Очень плохая новость. Я доверился тебе, Эсмон, а ты подвел меня.
– Мой лорд, еще раз молю о снисхождении. Я даже не мог подумать, что кто-то…
– Ты должен был предвидеть такую возможность.
– Я ваш раб, государь. Молю о милосердии.
– Раб, - Аштархат провел ладонью по выкрашенной синей краской бороде. – Рабов у меня много. А вот толковых слуг и хороших исполнителей меньше, чем хотелось. Я рассчитывал на тебя, Эсмон. Ты всегда казался мне разумным и надежным… эльфом.
– Государь, дайте мне шанс. Клянусь, я найду беглецов и сосуд, о котором вы говорили.
– Нет, Эсмон. Такие вещи забирают не для того, чтобы потом отдать. Ты огорчил меня. И Круг Вечных будет недоволен.
– Государь, - Эсмон почувствовал животный панический страх, - я готов служить вам верой и правдой дальше. Я буду привозить столько рабов, сколько вы пожелаете. Я ваш слуга до самой смерти.
– До смерти? – Аштархат усмехнулся. – Да знаешь ли ты, эльф, что такое смерть? Смерть – не конец, а только начало. Тот сосуд, что ты упустил – известно ли тебе, что в нем? И почему я так рассчитывал на успешное окончание нашего предприятия?
– Государь, я…
– Хватит оправданий. Они бессмысленны и бесполезны. Ты хороший капитан, Эсмон, но ты ничего не знаешь о тайных силах, которые управляют нашей жизнью. Очень скоро ты сильно пожалеешь о том, что проиграл. И ты, и весь твой народ.
– Государь, я не понимаю вас.
– И верно, ты ведь не знаешь ничего. Это мое упущение – я не посвятил тебя в курс дела, мой друг. Думаю, тебе стоит кое-что показать и рассказать. Но сначала я приглашаю тебя выпить со мной по бокалу вина.
***
Они шли по длинным коридорам Вечного дворца, освещенным голубоватыми газовыми факелами, и Аштархат рассказывал. Негромко, спокойно, голосом, лишенным всяких эмоций.
– Я прожил четыре жизни, мой друг – говорил он.
– Первая жизнь не сулила ничего хорошего. Мне, единственному сыну бедного кожевенника Борашена из Гелетарана предстояло стать наследником отца и так же от зари до зари, до самой смерти, дубить в чане с человеческой мочой вонючие кожи и выделывать их в темной мастерской, дыша тяжелыми испарениями. Но
– В твоем сыне сидит демон, - сказал ошеломленный жрец Борашену, отказался забрать ремешки и выбежал из мастерской.
На следующий день в доме Борашена появились облаченные в красное жрецы Опира, бога мудрости и созидания. Они долго говорили со мной, а потом заявили отцу, что забирают меня в храм. Борашен не смел спорить со жрецами. Святые мужи заплатили ему за меня двадцать серебряных монет и увели навсегда из дома. Так закончилась первая жизнь и началась вторая – жизнь жреца.
Жизнь, в которой появилась Ванчуте.
Одиннадцать лет меня обучали самым разным наукам, и везде я был лучшим. Мне легко давались самые сложные науки. Я одинаково быстро запоминал комментарии к священным текстам и длинные мантры, безошибочно вычерчивал перьями и мелками инженерные чертежи и причудливые знаки древнего вертикального письма, которым писались Запретные книги. Поэтому, когда закончился срок обучения, и я получил мантию младшего жреца, врагов у меня было гораздо больше чем друзей. Мне не могли простить способностей и таланта, завидовали и называли плебеем и выскочкой. Я был достоин руководить общиной, школой или строительством храма или канала – мне будто в насмешку доверяли только самые незначительные поручения. Однажды весной, в День Богов, меня послали собирать пожертвования для храма.
День был теплый, солнечный, светлый. Я стоял на обочине улице, ведущей к рынку, у подножия статуи Опира со своим ящиком для пожертвований и призывал проходящих мимо людей жертвовать на новый храм Опира. Но прохожих не интересовал бог мудрости – им больше по душе были увеселения на рыночной площади, бесплатное угощение от имени царя и состязания силачей и уличных певцов. К вечеру в моем ящике лежало лишь несколько медяков. И вот тогда ко мне подошла Ванчуте.
Она была не одна – ее сопровождали два хлыща из числа ее поклонников, знатные юноши, изысканно одетые и обвешанные золотыми украшениями. А Ванчуте – она показалась мне прекрасной. Я никогда не видел такой женщины. В каждой линии ее лица и тела, в каждой складке ее одежд была красота, которая мне, проведшему годы в стенах храма, вдали от соблазнов мира, показалась божественной.
Куртизанка заметила мое смущение и засмеялась.
– Что опускаешь взгляд, святой отец? – спросила она игриво. – Или моя красота тебе не по душе? Или ты предпочитаешь пропыленную унылую мудрость чистым радостям плоти? Ну же, скажи!
– Мне нечего сказать тебе, женщина, - ответил я.
– Женщина! – Ванчуте засмеялась звонко и заразительно. – Он назвал меня женщиной! Прямо тебе старец. А ведь самому нет и восемнадцати, верно?
– Это неважно, сколько мне лет, - ответил я. – Уходи, не искушай меня.