Русь (Часть 1)
Шрифт:
– А когда же ты примешься за то, что тебе приказано?
– Когда примусь... как кончу это, так и сделаю, - говорил Митрофан, там и дела-то на пять минут.
– У тебя вон и с дверью на пять минут дела, - а, слава богу, висит уж целый год на одной петле.
– Дверь - это другое дело.
– Почему же другое?
– Там и петлю надо новую, в кузницу сходить, а разве тут успеешь все сразу? Я и так до солнца встаю.
И стоило только Митрофану стать на эту позицию, как у него начинало все больше и боль-ше появляться сознание своей правоты, а у хозяина, наоборот, сознание своей неправоты и вины перед Митрофаном, который
– Ну, так ты, как кончишь это, пожалуйста, сделай, что я тебя просил, - уже кротко говорил хозяин.
– Это можно, - так же кротко отзывался Митрофан.
– Ты хоть не очень, а так только, чтобы держалось как-нибудь, прибавлял барин еще более кротко, точно заглаживая свою вину.
– Что ж там "как-нибудь", мы уж как следует сделаем, - отвечал Митрофан, - там надо винтами хорошими прихватить или костыли в кузнице заказать, я ужотко пойду в кузницу и облажу это.
– Да можно и не сегодня, - замечал Митенька, вынужденный кротостью Митрофана идти еще на большие уступки.
– Ты уж только дверь поправь, а больше ничего не надо.
– Можно и дверь, заодно делать-то; разве тут что мудреное?
– говорил Митрофан, и они расходились с чувством размягченного дружелюбия друг к другу.
– А коли дело не к спеху, так можно и завтра сделать, на зорьке встану, - в лучшем виде будет, - говорил Митрофан уже сам с собой по уходе хозяина.
Ничего так не выбивало из колеи Митрофана, как срочность выполнения. Его нельзя было заподозрить в лености, если принять в соображение его постоянную занятость на дворе, встава-ние до солнца. Он даже после обеда боялся долго проспать. Но, если ему давали какое-нибудь дело, с непременным условием, чтобы он окончил его к определенному сроку, Митрофан начинал испытывать настоящие мучения, даже худел. И если он сам ставил себе срок (к чему вообще питал отвращение), то всегда исполнял двумя днями или неделями позднее срока, в зависимости от величины дела.
Это происходило оттого, что, когда до срока было много времени, он не думал о деле, зная, что еще десять раз успеет сделать. А если приняться как следует, то и накануне срока можно одолеть. Но случалось так, что срок приходил всегда раньше, чем ожидал Митрофан. Тут он, сказавши свое: "Ах, ты, мать честная", - бросал в средине все другие дела и принимался за упущенное, говоря при этом: "Так и знал, что опоздаю, как сердце чуяло".
И, несмотря на способность его сердца чуять, все-таки каждый раз повторялась одна и та же история.
Если ему приказывали что-нибудь сделать особенно скоро, сейчас же, то он, выслушав и уйдя к себе в сарай, говорил обыкновенно:
– Успеется; все равно, всего не переделаешь. Это сделаешь, другое заставят.
Если же дело прогорало оттого, что он в свое время не поспешил, Митрофан говорил спокойно:
– Я так и знал, что ничего не выйдет, и спешить было нечего.
Своей вины Митрофан никогда ни в чем не чувствовал. Он всегда твердо знал одно, что если что-нибудь не сделалось, то этому или не судьба, или помешали какие-то внешние силы, за которые он, Митрофан, не ответчик. Но в то же время, если его удавалось захватить в подходя-щую минуту, тем более, если он перед этим клюнул в шинке, он не останавливался и не задумы-вался ни перед какой работой, ни перед какими широкими планами. Даже наоборот, чем план был шире, тем Митрофан больше воодушевлялся, говоря, что это все плевать, не такие дела делывали.
Хотя при попытке сделать
– Нагородили тут, окаянные, а что к чему - неизвестно.
Удивить его нельзя ничем. Какие бы чудеса творческого разума и техники ни предстали перед ним, он только посмотрит, потрогает руками и, сплюнув, спокойно полезет в карман за кисетом с табаком.
Но при этом сам выдумкой не отличается и так же, как Настасья, не может делать иначе, чем до него делали. Ведра, например, из колодца все время таскал на веревке, шмыгая ею о край сруба, отчего веревки то и дело обрывались, а ведра шлепались в колодезь. Митрофан тогда садился на перекладину, привязанную к веревке, и, велев Титу держать веревку, заступив ее ногой, спускался на перекладине в колодезь с багром.
– Прямо замучили, - говорил он иногда, - у людей праздник, а тут, как домовой, только и делаешь, что в колодезь окунаешься. Перетираются отчего-то, да на-поди.
Но, несмотря на это, Митрофан никогда не теряет своего спокойствия и полной увереннос-ти в себе и в правильности того, что он делает, чего совсем нельзя было сказать о его барине. Взять хоть бы то, что Митрофан совершенно неграмотен, но неудобства от этого никакого не терпит. Когда в амбаре ссыпают хлеб, он всегда записывает, ставя на двери какие-то крючки собственного изобретения, хотя прочесть их может только до тех пор, пока помнит, что он написал.
И все-таки все рабочие относятся к его записям с большим доверием и даже с уважением, чем к записям хозяина.
– Чем крючки-то свои писать, лучше бы грамоте выучился, - говорил ему иногда Митенька, проследив, как Митрофан долго выводил что-то, потом, подумав, подставлял еще какие-то крючки, дополнительные.
– И с крючками обойдемся, - возражал на это Митрофан.
Его очень легко было поднять на подвиг и очень трудно на регулярную ежедневную работу. Если ему требовалось экстренно ехать в метель, в половодье, то Митрофан не задумывался дол-го, а надевал свой тулупчик, который под горло всегда завязывал платочком, перетягивал поту-же живот подпояской и пускался в бушующую вьюгу или переезжал через реку по вздувшемуся и сломавшемуся льду. Помахивал кнутиком над головой в опасных местах и всегда выплывал живым и невредимым.
Но зато какой-нибудь пустяк, вроде починки двери, ждал своей очереди целыми неделями и месяцами. Чем проще дело, тем труднее было добиться от него его исполнения. И при этом у Митрофана количество испорченной работы было неизмеримо больше правильно сделанной. В особенности для него была неприятна такая работа, где нужно было точно вымеривать и прила-живать, рассчитавши все наперед.
Если нужно было что-нибудь отрезать и у Митрофана на руках была мерка, то он все-таки непременно ошибался: или отрежет длиннее, или укоротит, потому что всегда сначала отрежет, а потом уж начинает прикладывать мерку.