Русь. Том I
Шрифт:
XXXIX
Мужики, как всегда, жили в стороне от того, что происходило в общественной жизни, и дальние отзвуки надвигавшихся событий до них не докатывались.
Они только по своему обыкновению, какими-то неисповедимыми путями почуяв это раньше всех, равнодушно поговорили о прошедшем неясном слухе и опять замолчали и забыли об этом. Тем более что и жизнь, шедшая в стороне от всего, несла с собой свои заботы и свои осложнения.
На них свалилась очередная беда: ни с того, ни с сего начал падать скот. Лошадь или корова утром переставала есть
Там и здесь, около задворок или прямо на улице, виднелись кучки народа, кольцом окружившего подыхающую на траве лошадь, и уныло молчали.
Бабы, у которых пала скотина, сидели на пороге сенец, голосили, прижимая к глазам подол фартука, и причитали в голос, как по покойнику.
Мужики, собравшись на бревнах, говорили о том, что делать. Старушки вспоминали, не было ли раньше на этот счет знамения какого-нибудь, доставали с полок все бутылки со святой водой и ходили прыскать заболевшую скотину.
Когда они подходили к кучке людей, обступивших лежавшее на траве животное, те молча расступались и пропускали пришедшую лекарку, глядя равнодушно, как она прыскала из бутылки лошадь, шептала какие-то слова.
Коновал заперся у себя в избе, мрачно толок коренья, наливал в склянки жидкость собственного изобретения и мазал животы лошадям серой мазью или лил в горло зеленоватую жидкость, про которую только знали, что туда клалось мыло, деготь, конопляное масло, керосин и еще что-то.
Если лошадь издыхала во время мазания, коновал, встав с колен и не обращая никакого внимания на устремленные на него взгляды, полные вопроса и ожидания, спокойно говорил:
— Поздно захватили.
Но сколько он ни лечил лошадей, даже тех, которые на его глазах захворали, все-таки они все подыхали.
Так что Котиха, тощая баба из беднейших, с грязной расстегнутой грудью, — когда ее лошадь подохла, несмотря на Коновалову мазь, ожидая, что он скажет свое обычное: «поздно захватили», уже хотела было крикнуть: «Да, черт ты косолапый, ведь при тебе же свалилась». И на всех лицах стали было мелькать недоверчивые насмешливые улыбки в ожидании этой фразы. Но коновал на этот раз не сказал, что поздно захватили, и не поднялся с колен, как только увидел, что лошадь подохла. Он зачем-то вдруг с удвоенной внимательностью, как естествоиспытатель, осененный неожиданной догадкой, стал ее тщательно осматривать, что-то разыскивая в шерсти. Потом поднялся с колен, не торопясь, собрал в тряпочку свои пузырьки, как будто этим показывая, что они тут не помогут, и только тогда, уже ни к кому не обращаясь, сказал:
— Напущено.
Все переглянулись.
— Вот дьяволы-то, опять! — крикнул кто-то сзади с порывом злобы и раздражения. — Каждый год. Все кишки выпущу, только бы дознаться.
— Не с твоим умом, — сказал коновал, даже не взглянув в сторону говорившего, и пошел прочь.
Все молча растерянно посмотрели ему вслед и, сбитые с толку, стояли несколько времени, не зная, что предпринять. Иные мужички, отволокши за хвост лошадь или телку на задворки, мирно сдирали с них кожи, отмахиваясь окровавленными руками от липнувших к падали и к лицу мух, и развешивали содранные кожи в тени
А потом, почесав спину и повздыхав, расходились по избам на покой. Только старушки долго еще возились, прыская на все лады святой водой на ночь коров больных и здоровых, стараясь напасть на ту воду, которая помогает от скотской порчи, потому что от людской порчи вода была известна, а от скотской никто не знал.
Приходилось надеяться на коновала, хотя он действовал и не божьей силой, а скорее чертовой, но если та поможет, по нужде разбирать не приходилось.
XL
Драч, призванный с нижней слободы, работал не покладая рук и, сморкаясь в сторону через пальцы, каждый раз приговаривал:
— Мою работу все купцы знают.
И если хозяин хорошо платил, он прибавлял:
— У хорошего человека и работать хорошо. Может, господь приведет и еще у тебя поработать, тогда еще лучше постараюсь.
Все собаки бегали с окровавленными мордами и разносили кости и падаль по всей деревне.
— Черти вас носят, окаянные! — говорил кто-нибудь, споткнувшись в сенцах на лошадиную ногу.
Через неделю, когда уже почти половина скота подохла и везде в бурьяне белели вместе со стеклами и битыми кирпичами обглоданные собаками кости, приехало начальство на паре, в форменной фуражке, в очках и в белом пыльнике. Сказали, что это ветеринар, скотский доктор.
Кто ему донес о падеже скота, никто из мужиков не знал. И даже заподозрить некого было. Решили, что, значит, прошел слух. Вслед за ветеринаром приехал Павел Иванович. С ним два стражника.
Он еще из пролетки, когда лошади, махая головами, остановились у волостного правления, нахмурившись, оглядел собравшуюся толпу сквозь пенсне. И, сказав что-то неясное и неразборчивое, стал вылезать.
Заговорить с ними боялись, а сами приехавшие ни к кому не обращались, ни на кого не смотрели, а водили глазами по головам стоявших мужиков, как скупщики скота, приехавшие для осмотра гурта.
Ветеринар, сняв пыльник, велел принести под ракиту стол, скамейку. Когда это было исполнено, достал из-под сидения тарантаса портфель и стал молча вынимать из него бумаги.
Павел Иванович стоял около него и продолжал оглядывать толпу, по своему обыкновению несколько закинув назад голову, от чего его хмурый вид приобретал еще более выражение строгой внушительности, как будто он искал виновных.
Мужики, притихнув, нестройной толпой, без шапок стояли несколько поодаль.
— Спросить бы хоть, по какому делу приехали-то, — сказал сзади Фома Короткий, беспокойно и суетливо оглядываясь.
— Спроси! За чем дело-то стало? — отвечал кто-то недовольно.
Фома замолчал.
Ветеринар, стоя перед столом, разобрал бумаги, оглянувшись на скамейку, сел, предложив Павлу Ивановичу место рядом с собой. Потом негромко поговорил с ним, как переговариваются между собою члены суда перед тем, как начать допрос обвиняемых.