Русь. Том II
Шрифт:
— Нужно больше на них нажимать! — сказал он, увидев подошедшего Владимира, и, не интересуясь тем, что Владимир не знает, о ком он говорит, продолжал: — Нечего церемониться. Разве не доказано, что бюрократизм не способен делать никакого живого дела.
Он утёр сухим местом руки вспотевший лоб и ещё дальше сдвинул на затылок соломенную шляпу.
— Я всегда говорил, что русский народ воспрянет, только бы с него сбросить путы. А они уже начинают с него спадать. Сухомлинов слетел? — сказал он, выпрямившись в лодке. — Маклаков слетел? Щегловитов слетел?… — После каждого имени он загибал на левой руке
— Нажали уж, — сказал Владимир безучастным тоном и, махнув рукой, сел на камень у воды.
Тут только Авенир заметил, что приятель находится в удручённом состоянии.
— Так, брат, нажали, что скоро из нас самих сок потечёт: объявлен призыв ратников второго разряда и белобилетников…
Авенир широко раскрытыми глазами посмотрел на Владимира, потом бегло взглянул на удалявшихся с сетями сыновей.
— Опять бездарность! — воскликнул Авенир. — Что же они людей будут набирать, когда снарядов и ружей нет.
— Вот и я тоже так думаю, — уныло отозвался Владимир, — наготовили бы сначала, а потом уж и призывали, а то сейчас в городе с палками вместо ружей учатся.
— Наши революционеры оказались умными людьми: недаром они отказались голосовать за кредиты, потому что знали, что всё равно мы просыплемся.
— Черт бы их подрал с этой войной! — сказал Владимир. — И главное, немцы предлагали уже не один раз мир, — нет, всё куда-то лезут.
— Да ведь они с е п а р а т н ы й мир предлагали! — заметил Авенир.
— А черт её… не всё ли равно. Ведь я бы после войны богатым человеком был, а теперь — пожалуйте…
— Да, — сказал, задумавшись, Авенир, — но, может быть, ещё революция будет. Рабочие всё сильнее поднимаются.
— А тогда война кончится?
— Должна кончиться.
— Тогда уж хоть бы революция. Первый пошёл бы на баррикады. А что, есть недовольство? — с надеждой спросил он.
— Ну как же, недовольство и в армии и в народе. Даже в деревне про Распутина знают.
— А как ты думаешь, скоро это будет? — уже торопливо и жадно спрашивал Владимир.
— Может быть, через полгода.
— Поздно… попаду уже, — сказал, опять уныло погаснув, Владимир. — Валентин правильно предупреждал меня, чтобы я загодя поступал куда-нибудь в безопасное место. Но уж больно дела хороши, бросить сил не хватало. Ведь ты знаешь, сколько я за этот год сюда положил? — Он хлопнул себя по карману. — Сколько за всю жизнь бы не нажить. Ох, в клочья разорвал бы этих сукиных детей! Заберут, погонят, убьют, вот тебе и сотни тысяч…
— Ничего, — отозвался Авенир, — зато это может повести к возрождению.
— К какому и когда?
— Неизвестно. Мы по срокам рассчитывать не умеем. Я тебе скажу, что через полгода, а она может ни с того ни с сего случиться. Слыхал, в Москве общественные деятели подготавливают кабинет общественного доверия и в премьеры прочат этого… известного, ну как его, чёрта, фамилия? Да! Князя Львова, — сказал Авенир, вспомнив и протянув к Владимиру руку. — Из всего этого чёрт знает что может получиться. Ты помни, что мы сфинксы. Мы думаем, что будем поступать вот так, а завтра,
— Пел, — сказал Владимир уныло.
— С манифестациями ходил?
— Ходил, — как эхо, отозвался опять Владимир.
— Ну, вот. А сейчас ты о чём думаешь? О революции? Вот что такое русский человек! Я сейчас не хочу говорить. Это ещё рано. Но революция, какую я предвижу, какой жажду, будет внезапным (заметь: опять-таки в н е з а п н ы м) пробуждением национальной энергии, которую до сих пор наши внутренние немцы держали в шорах, противных нашей душе.
— Да, уж этого, брат, терпеть не могу, никаких шор… Вчера на даче было дело. — сказал он, вздохнув и почесав в затылке. — Девочек с собой прихватили, так одна, сестра из лазарета этой графини… Юлии, что ли. Катиш, вот экземплярчик! Это от войны они так…
Но Авенир, никогда не интересовавшийся этими вопросами, перебил его:
— Вот мы сейчас отступаем, сдаём город за городом, — это ничего, у нас земли много, нам нужен подъём, возрождение. И раз оно покупается ценой поражения, давай, пожалуйста, нам его, это поражение. Нас чем больше раскачивать, тем лучше, и чем хуже для нас, тем опять-таки лучше. Вот тут пойди и укуси нас при такой нашей психологии. Но одного боюсь! — сказал он, сморщившись как от зубной боли. — Наша интеллигенция не сумеет поймать момент. Тут нужно действовать, бороться, идти напролом, — говорил Авенир, на каждом слове крепко сжимая кулак и потрясая им. — Они все блаженные во Христе, разве они могут бороться. Возьми нашего профессора, ну куда ему, к чёрту, бороться. Он только говорить да извиняться может. А тут нужно действовать, чтобы завоевать ту свободу, какую нам нужно! Ну, пойдём закусим, — сказал он, поднявшись, и, балансируя руками, выпрыгнул из лодки на берег.
— Я спирту привёз, — сказал Владимир, — то пил от удачи, а теперь буду пить с горя.
Они пошли по каменистой тропинке известкового берега в гору к дому. Едва только они вошли в комнаты, как в дом вбежал один из сыновей, Павел, и крикнул:
— Отец, тёлка в погреб попала! Идём скорей таскать. Скорее!
— Как в погреб? Опять, значит, дверь была открыта. Сколько вам, ослам, говорить! Кто последний туда ходил?
— Да это после разберёшь, сейчас вытащить скорее нужно.
— Она, вероятно, ноги себе переломала, — сказал Авенир, вдруг страдальчески весь сморщившись. — А Николай где? Зови его и тащите. Боже мой, что за народ! Вот вам примерчик. Но ведь это не единичный, это типы, типы! Вот в чём ужас!
Павел, безнадёжно махнув рукой, побежал к погребу, а Авенир, выбежав на крыльцо, кричал вслед:
— Проворнее, вы! Данила где? Всё собак гоняет? О, боже мой! — сказал он, возвращаясь и в отчаянии махнув рукой, потом другим тоном прибавил: — Ну, выпьем, что ли?
И когда из погреба показался Данила, он крикнул ему:
— Вытащили, что ли?
— Вытащили, — мрачно ответил Данила.
— А доктору рыбу отвёз?
— Успею ещё.
— О чём только думаете, ослы! Переосвидетельствование белобилетников скоро начнётся. Десять раз нужно долбить одно и то же.