Русь. Том II

Романов Пантелеймон Сергеевич

Сидевшие на траве стали подниматься и как-то лениво собираться ближе.

— Для порядка председателя нужно выбрать, — сказал член комитета. — Кого выберем?

— Председательствуй ты, чего там ещё канитель разводить, — сказали несколько голосов.

— Ну, ладно, — ответил член комитета, подойдя опять к высокому пню, от которого отошёл было, когда предложил вопрос об избрании председателя. — Положение дел вот какое…

Он очень коротко обрисовал катастрофическое положение на фронте и в тылу и указал на занятую буржуазией позицию в деле

защиты страны.

— Главным вопросом нашей беседы будут военно-промышленные комитеты, к выборам в которые буржуазия бешено готовится и старается вовлечь в них рабочих. Вот об этом и поговорим.

Он остановился, взглянул на подошедшего к нему Шнейдера, который положил записку на пень.

— Мы должны наметить твёрдую общую линию поведения, потому что если каждый завод, каждое предприятие будут действовать сами по себе, а каждый рабочий будет думать тоже про себя, то нас так поодиночке всех зажмут. Меньшевики им в этом помогут…

— Правильно, — сказал чей-то голос.

— Вот по этому вопросу и предлагаю высказаться, — сказал председатель, бегло взглянув в ту сторону, откуда раздалось восклицание. Потом посмотрел на положенную Шнейдером бумажку и сказал: — Слово предоставляется члену Выборгского районного комитета товарищу Шнейдеру.

Маша с Максом сидели в стороне на поваленном дереве. На Маше было синее платье с белым горошком, а на голове беленький платочек, повязанный концами назад. Она, видимо волнуясь за Шнейдера, не отрываясь, следила за ним, когда он остановился у пня.

Макс сегодня, вопреки своему обыкновению хорошо одеваться, был в старенькой тужурке и синей косоворотке.

По этому поводу Шнейдер, ещё в городе покосившись на него, сказал:

— Решил приодеться с о о т в е т с т в у ю щ и м образом?

— Что? — спросил Макс, не расслышав, но улыбнувшись, думая, что Шнейдер сказал что-то смешное.

Шнейдер ничего не ответил…

Некоторое время Шнейдер выжидал, стоя около пня.

— Товарищи, буржуазия сколачивает свои силы. Главная её цель — сделать рабочих покорными своей воле. Она пытается милитаризировать заводы, то есть прикрепить вас к ним, сделать вас своего рода крепостными. Открытым путём она боится пойти на это, поэтому хочет привлечь вас к выборам в военно-промышленные комитеты, куда, конечно, выберут послушных меньшевиков, и они продадут вас со всеми потрохами…

— Чёрта с два! — произнёс кто-то.

— Энергичными восклицаниями дела не сделаешь, — откликнулся Шнейдер на голос, — а нужно решить, идти при таких условиях в промышленные комитеты рабочим или не идти?

— Чего же самим-то под обух лезть?

— Своими руками петлю себе на шею накинуть? — раздались голоса.

— Они рассчитывают, что с вовлечением вас в промышленные комитеты забастовки прекратятся, и тогда золото широкой рекой польётся в их карманы, а вы останетесь опять ни при чём, несмотря на все сладкие обещания.

— Ну их к чёрту с их выборами! — сказал рабочий, сидевший впереди, сорвав горсть травы и бросив её на землю.

— Нет,

это неправильно. Мы пойдём на выборы, но используем их в целях нашей агитации. Мы будем иметь возможность поговорить. Но мы должны воздержаться от какого бы то ни было участия в деле обороны, какими бы сладкими коврижками нас ни заманивали, и бастовать! Бастовать! Буржуазия знает только один сильный аргумент: убытки. По отношению к ней это самое убедительное средство. И мы должны её бить этим аргументом. Чем она больше жиреет, тем больше мы будем худеть. А я предлагаю сделать наоборот.

Он отошёл от пня, вызвав последней фразой несколько улыбок, потом сейчас же погрузился в книгу, как будто совсем не интересуясь впечатлениями от своего выступления.

После минутного молчания вдруг заговорили все.

— Правильно!

— Иного исходу и нету. Закрывай лавочку.

— Что ещё другие скажут…

— С другими нечего церемониться, можно и подогнать.

— Известное дело, немало таких, что десять рублей в сутки получают, так тем чего бастовать.

— Прихвостней к чертям!

Говорили ещё человека три; потом вышел какой-то улыбающийся парень, комкая фуражку в руках. Его сзади с шутками подталкивали, поощряя к выступлению. Он улыбался улыбкой доброго малого, который говорить не мастер и если чего напутает, то сам первый же засмеётся и, махнув рукой, уйдёт.

И все смотрели на него с такими же улыбками.

Он постоял, стараясь не смотреть на лица, а вверх, мимо них, чтобы собраться с мыслями, и старался не слушать обращённых к нему поощрительных восклицаний.

Но постояв немного, он опять улыбнулся, ещё более широкой и добродушной улыбкой, и сказал:

— В мыслях было много, а сейчас всё выскочило. Одним словом, говорить долго нечего: в комитеты не ходить, а сматывай удочки и вся недолга. Вот и вся речь, — прибавил он уже под общий смех и, махнув рукой, в которой у него была фуражка, скрылся в раздвинувшейся толпе рабочих. Видно было, как они провожали его поощрительными восклицаниями и похлопыванием по спине.

— Товарищи, — сказал председатель, опять подходя к пню, точно это была трибуна, — уступки, которые делает сейчас царизм, идут на руку буржуазии и меньшевикам, которые держат руку буржуазии, а никак не нам. Они играют в парламентаризм. Наша же борьба не парламентская. Наша борьба будет на улице. Нам никаких уступок со стороны царизма не нужно, кроме одной…

— Чтобы он убирался к чёртовой матери, — сказал кто-то негромко сзади.

Все засмеялись.

— Совершенно верно, — подхватил оратор. — Итак, наша линия ясна! Ни в какие соглашения с буржуазией не входить и бастовать, бастовать.

— Правильно!

Когда после массовки садились в поезд, то увидели, что из встречного поезда выскочили два человека в пиджаках с усиками и растерянно смотрели на рабочих. Но сейчас же сделали вид, что они ими нисколько не интересуются.

— Опоздали! — послышались веселые иронические голоса.