Русь. Том II
Шрифт:
И вот теперь все метались в безвыходном отчаянии, не зная, что предпринять. Сейчас ещё выручало то, что приходившие толпы не требовали указаний, а только выражали свою преданность и свой восторг отцам революции. Но даже это было трудно и неприятно, потому что все привыкли говорить в Думе, обращаясь не к бурлящей, страшной толпе, а к собранию чистых, корректных людей. И потому все с надеждой смотрели на Керенского, который с безумно вдохновенным лицом одержимого, расталкивая без церемонии всех, выбегал к толпе,
Но массы в конце концов могли прийти и спросить: что делать? И избранный комитет Государственной думы на этот предмет решил непрерывно заседать. Высокие двери закрылись. За большим столом с зелёной бархатной скатертью сели члены Думы под председательством Родзянко.
Тесный коридор всё заливался новыми потоками народа, который, колышась, продвигался, поворачивал налево, сам часто не зная куда, и только с одним желанием пройти по этим прежде недоступным местам. Некоторые пробивались к дверям кабинета и требовали председателя. Их отстраняли и уговаривали стоявшие на часах два юнкера. Добивавшиеся председателя говорили, что им нужно получить указания, что делать. Юнкера и какой-нибудь вышедший из кабинета член Думы, успокаивая, объясняли, что как раз сейчас Временный комитет занят тем, чтобы дать всем ясный и точный ответ: что нужно делать.
— Граждане, будьте терпеливы, все указания получите.
И толпы осаждавших послушно останавливались и терпеливо ждали, с надеждой глядя на запертые высокие двери. А внутри кабинета кучка людей под председательством огромного человека в сюртуке сидела за столом, и этот большой человек, сжимая голову в отчаянии, в десятый раз задавал своим товарищам вопрос:
— Что же делать?…
II
Митенька с Лазаревым, Жоржем и генералом подъезжали к Петрограду в туманное утро 28 февраля. Генерал имел какой-то испуганный, пришибленный и виноватый вид. Он, видимо, всеми силами старался сохранить своё достоинство, обычным порядком одевался, приглаживал перед дверным зеркалом в купе редкие остатки мокрых волос. Доставал и укладывал в саквояж вещи, застёгивал ремни. Но руки его дрожали, и движения были излишне торопливы и нервны.
Жорж же спал так, как всегда, и его раза два ходили будить, так как подъезжали к Петрограду. И когда поезд подходил к предвокзальным закопчённым зданиям депо, у которых стояли, дымя, вышедшие из ремонта паровозы, он с всклокоченной головой и слипающимися глазами бросился с полотенцем на плече в уборную умываться.
Когда поезд тихо остановился у вокзала, всех поразила пустота и унылая, тревожная тишина. Не было привычного столичного шума на перроне, когда бегут и суетятся носильщики в белых фартуках, слышатся приветствия вышедших встречать, оживлённый разговор приехавших, ещё хранящих на своих лицах следы вагонной ночи и торопливого умывания. Не было раздвигающих публику тележек с багажом, и сделавший своё дело машинист, остановив перед упором под стеклянным навесом паровоз, не выглядывал спокойно на проходящую густой толпой публику.
Пассажиры не спешили оживлённо к выходу, а останавливались и тревожно собирались в кучки с чемоданами в руках около какого-нибудь человека, который что-то рассказывал.
Митенька невольно обратил внимание на круглые дырочки в стёклах вокзала, дырочки с лучами, какие бывают, когда стекло пробивает пуля. Где-то хлопали какие-то хлопушки — то
При этих звуках все напряженно прислушивались, останавливались, и редкие разговоры сразу смолкали.
— На Литейном.
— Нет, на Гороховой.
— Гороховая левее, — говорили разные люди, стоя в подъезде вокзала у положенных на пол чемоданов. Так обыкновенно говорят, когда видят дальнее зарево и обсуждают, где горит.
— Вот опять, опять, — сказали сразу несколько тревожных голосов, когда послышались эти звуки — тук-тук-тук-тук, — как будто с высоты ссыпали из меры на голые доски амбара картошку.
На лицах всех пассажиров — одно тревожно-напряжённое выражение и что-то необыкновенное в движениях. Люди обращались друг к другу, точно они в этот момент все стали знакомы между собой и уже не оглядывали друг друга, как оглядывают чужих.
По улице и площади перед вокзалом, как-то крадучись, пробегали редкие пешеходы. Вдруг, нарушив настороженную тишину пустынной улицы, показался зелёный грузовой автомобиль, наполненный стоящими в нём людьми в шапках, чёрных куртках, с ружьями и пулемётными лентами. Двое передних держали ружья на прицел, целясь во что-то невидимое впереди. Публика, давя друг друга, бросилась в вокзал. И опять где-то посыпалась картошка на доски. И вдогонку первому пролетел другой автомобиль с серыми шинелями солдат. Потом внезапно остановился, и солдаты, выпрыгнув, спрятались за него и стали стрелять куда-то вперёд по улице, высовываясь и опять прячась.
Лазарев не спеша вошёл в вокзал и наткнулся на Жоржа, который тащил свой саквояж и бочонок с селёдками, перевязав его ремнём от шашки и взвалив на спину.
— Что это тут? — спросил он и, не слушая ответа, добавил: — Это чёрт знает что, я больше не могу, ни одного носильщика! Что за безобразие.
Он поставил на плиточный каменный пол вокзала бочонок и в изнеможении сел на него. Лазарев рассеянно посмотрел на Жоржа, ничего не отвечая. У него был какой-то взвешивающий вид.
— Тут бы на них две сотни казаков выпустить, сразу бы упокоились, — говорил какой-то высокий военный в папахе.
— Что это, бунт? — спросил человек в чуйке.
— Нет, скачки на призы, — недовольно отозвался военный.
— В какой же стороне они-то? — спрашивал кто-то.
— В какой… во всех, — опять недовольно ответил военный.
Лазарев вдруг на что-то решился.
— Идём! — сказал он, обращаясь к сидевшему на бочонке Жоржу и Митеньке с генералом.
— Куда же я пойду? — буркнул Жорж. — Хоть бы на хранение сдать. Ни одного чёрта нет.
Лазарев, не слушая, широкими шагами пошёл к выходу, раздвигая сбившуюся у подъезда толпу. Генерал с Митенькой послушно тронулись за ним. У него был такой решительный и уверенный вид, как у начальника, который прибывает на место происшествия и, ни на кого не глядя, идёт через толпу, и все покорно сторонятся, давая ему дорогу.
Путники шли по тротуару, на котором лежал несчищенный, выпавший прошлой ночью мокрый снег, уже пожелтевший и захлебнувшийся водой. Почти у всех ворот стояли, чернея, кучки народа — дворники, кухарки — и тревожно переговаривались. На одних воротах висел, видимо, наскоро сделанный из палки и кумача красный флаг. Лазарев зачем-то задержался около него, потом, не спеша, большими шагами, догнал генерала и Митеньку, которые, увидев, что он отстал, остановились.
Вдруг стоявшие у ворот дворники и кухарки с визгом бросились во двор. Лазарев тоже как-то проворно нырнул в ворота. Мимо по тротуару бежали два человека в пиджаках и, повёртываясь на бегу, стреляли назад из ружей. Через минуту показались солдаты в папахах, с ружьями на изготовку. Они растерянно оглядывались по двору.