Русь. Том II
Шрифт:
— Марья Ефимовна, будьте добры дать е г о п р е в о с х о д и т е л ь с т в у карту прифронтовой полосы.
Служащие при этой фразе удивлённо подняли головы и смотрели на низкорослого человека в штатском сюртуке.
— Вы назначены главным ревизором конского состава всего Северо-Западного фронта, — сказал Митенька. — Поэтому, если не хотите терять времени, можете теперь же заняться изучением по карте всех ваших полномочий.
Генерал слушал, чуть наклонив набок и вперёд голову, как слушают приказания
— Вот здесь и можете расположиться, — закончил Митенька, раскладывая на столе поданную секретарём карту и подвигая генералу стул, который тот с испуганной поспешностью подхватил из рук Митеньки и, шаркнув опять ногой, несколько раз поблагодарил.
Оставшись с картой один, он достал пенсне на широком шнурке, сурово посмотрел в него на свет, потом углубился в карту с таким серьёзным видом, как будто ему предстояло составить диспозицию сражения.
Через неделю он пришёл в военной генеральской форме.
XLIX
В день отъезда в столице было неспокойно, но Лазарев был в великолепном настроении. Он, как всегда в таких случаях, крупными шагами ходил по отделу и заговаривал со всеми тем добродушно-покровительственным тоном, который свойствен сановникам, снисходящим в минуты благодушия до разговора с самыми ничтожными из своих подчиненных.
У Лазарева же хорошее настроение выражалось ещё в шутках над генералом, которому сказали, что поездка имеет важное значение и его роль в ней будет очень значительна.
Генерал в своём новом мундире с плетеными золотыми эполетами, похожими на губернаторские, деловито-важно слушал то, что говорил ему Лазарев, стоя перед его столом и покачиваясь с каблуков на носки. Иногда генерал, когда его никто, как он думал, не видел, подходил к зеркалу в углу и приглаживал свои редкие остатки волос, окрашенные в чёрную краску и густо смазанные фиксатуаром.
На вокзал Митенька поехал с Лазаревым на его лошади, а сзади на извозчике — генерал. Около вагона уже дежурил Онуфриев, посланный вперёд взять билеты и занять купе. Он, отдав честь и пропустив Лазарева с Митенькой вперёд, пошёл вслед за ними, говоря, что всё благополучно.
— Молодец, Онуфриев, — сказал Лазарев, который был одет в офицерскую бекешу с карманами и в большой папахе, сильно сдвинутой назад. На плечах у него были п о л к о- в н и ч ь и (нестроевой чиновничьей военной формы) погоны.
Отставший генерал, запыхавшийся в своей ватной шинели, показался на платформе и растерянно обегал глазами вагоны. Он хорош был тем, что умел пугаться, теряться и не обижался на иронические замечания Лазарева, которые всегда принимал серьёзно, с испуганным или паучьим, насупленным видом.
Когда Онуфриев, посланный к генералу на выручку, привёл его, Лазарев сказал:
— А мы думали, что вы, ваше превосходительство,
— Хорош ресторанчик! Я всю спину извозчику продолбил. Ведь вам на собственной-то лошади хорошо ехать, — отвечал генерал ворчливым тоном, который он позволял себе в ответ на такие замечания, как вольность, ставившую его хотя бы приблизительно на равную ногу с Лазаревым.
— Нет, уж вы в другой раз берите извозчика получше, — сказал холодно Лазарев, стоя посредине коридора.
Даже устраивавшиеся на ночь пассажиры оглянулись и посмотрели на этого высокого молодого человека в бекеше и папахе, с башлыком на плечах, который делал выговор г е н е р а л у.
— Ваше превосходительство, я предлагаю немного погулять по платформе, — сказал через несколько минут Лазарев, — лучше спать будем. Вы пойдёте?
Генерал, по-видимому, с удовольствием сказал бы, что он и так до одышки нагулялся сейчас по платформе, отыскивая вагон, но, видимо, учёл этот вопрос как приказание и, что-то ворча, стал надевать шинель, которую уже снял было.
Шедшие по платформе солдаты вытянулись перед ним во фронт. Он с досадой махнул им рукой в белой перчатке.
Лазарев шёл, разговаривая с Митенькой и не обращаясь к генералу. Так как троим в линию идти было тесно, то генералу пришлось отстать. Но идти сзади в качестве какого-то лакея за этим «нахальным молодым субъектом» для генерала было невыносимо оскорбительно, и поэтому он сделал вид, что прогуливается один, ради своего удовольствия.
— Ваше превосходительство, вы опять там потеряетесь, идите-ка ближе сюда! — крикнул ему Лазарев.
— Ничего я не потеряюсь, — хмуро ответил тот, однако прибавил шагу.
Генерал почему-то почувствовал симпатию к Митеньке и постоянно жаловался ему где-нибудь наедине на оскорбительное отношение к нему начальника отдела:
— Вы подумайте, я же всё-таки генерал, а тут вдруг такое отношение. Я не могу больше, я заявлю ему в самой резкой форме.
Но он не заявлял и ограничивался только тем, что каждый раз в подобных случаях насупливался и, отойдя на некоторое расстояние от начальника, ворчал что-то про себя. Причём тот и тут не оставлял его в покое и замечал ему:
— Ваше превосходительство, вы имеете дурную привычку говорить, отойдя от меня на двадцать шагов. Я вас п о ч т и не слышу. Что вы изволите там говорить?
Генерал, по-видимому, задумался о своём унизительном положении, в которое попал из-за тщеславного желания носить форму, и, не заметив, что Лазарев с Митенькой повернули к вагону, всё шёл по платформе вперёд. За ним уже вдогонку послали Онуфриева, и тот с рукой у козырька доложил ему, что начальник отдела послали за ним и гневаются, так как поезд сейчас трогается.