Русь. Том II
Шрифт:
Денщики в кухне сидели около разбитой банки с вареньем, намазывали его на хлеб и ели.
Подошедший к ним Павел Фёдорович остолбенел, увидев эту картину.
— Анафемы! Что же вы делаете? Что вам было сказано сделать с этой банкой?
Денщики, вытянувшись с полными, набитыми ртами и перестав жевать, ничего не отвечали.
— Выкинуть вам было приказано! Потому что тут стёкла! А вы жрёте! Ведь вы через три дня на тот свет отправитесь, идиоты! У вас будет прободение кишок и чёрт знает что!..
Лица денщиков из испуганных
— Ваше благородие, не извольте беспокоиться… нам это ничего, — сказал несмело один.
— То есть как это н и ч е г о?
— Да так, не впервой, проходит.
— Не разговаривать! — Потом, смягчившись, прибавил: — Если хотите непременно лопать, наложите его в чай, тогда, по крайней мере, стёкла осядут на дно.
Денщики, видимо, сомневаясь в целесообразности данного приказания, наложили варенья в чай и смущённо стали мешать его ложечками.
— За вами, ослами, каждую минуту смотреть надо, — сказал с удовлетворением Павел Фёдорович.
Но когда он опять вошёл в кухню, то увидел, что денщики, мирно беседуя, таскают ложками со дна стаканов варенье и едят его.
В восемь часов стали появляться офицеры с дамами. Дамы раздевались в большой, с дощатыми стенами передней собрания, где денщики принимали одежду. Было даже несколько тесно, как бывает на балах, когда от дружного съезда гостей в раздевальне образуется толкотня.
Дамы, освобождаясь от шубок, в бальных газовых платьях, припудренные более обыкновенного, выходили на простор блестяще освещённого зала, излишне щурясь, чтобы тем показать и самим почувствовать ослепительное освещение празднично приготовленного зала.
Павел Фёдорович, остановившись в дверях, в последний раз хозяйским взглядом пробегал по накрытым столам.
— С этой сестрой не советую целоваться, — тихо сказал офицер своему компаньону, молоденькому прапорщику с родинкой на пухлом девическом подбородке.
Тот оглянулся. По залу шла полногрудая сестра милосердия с сильно напудренным лицом и завитыми выпушками волос на висках из-под чёрной косынки. На руке у неё свободно болталась золотая браслетка.
Она шла с беспокойной улыбкой.
— Эта та… «известная» Кэт? Зачем её приглашают!
— Да её никто и не приглашал. Она сама пришла. Неудобно же выгнать…
— И ещё пьёт! Таких пристреливать надо! — сказал старший офицер с брезгливой гримасой.
Черняк с Савушкой тоже пришли и стояли в стороне. Причём у Черняка было спокойное, равнодушное лицо, а у Савушки в глазах бегали огоньки.
— Мозжухин! — крикнул Павел Фёдорович пробегавшему с салфеткой на руке Владимиру, — накрой в углу под пальмой отдельный столик на четыре персоны.
— Слушаю-с, ваше благородие!
Зарудный, о котором беспокоился полковник, пришёл прямо из окопов, но уже успел побриться и нафабрить усы. У него был робкий и стесняющийся вид, какой бывает у безнадёжных алкоголиков, глаза были напухшие и руки заметно дрожали.
Все
Руки мужчин сразу потянулись к бутылкам.
Зарудный вынул из кармана фляжку и, взяв со стола стакан, налил в него под столом спирту.
— Вот не предусмотрел! — сказал его сосед по столу, полный капитан с заросшими, давно не стриженными волосами, и с досадой крякнул. Потом подозвал Владимира Мозжухина. — Нельзя ли, братец, того… усилить батарею… тяжёлыми снарядами!
— Сию минуту! — сказал Владимир и исчез.
— Господа офицеры, помните условие! — сказал полковник.
Первые полчаса стоял равномерный гул голосов по всем столам, потом он начал разбиваться, и нет-нет да где-нибудь уже слышался повышенный голос, чего-то требующий, что-то пьяно-раздражённо доказывающий, и вокруг него на некоторое расстояние все смолкали.
Аркадий Ливенцов, встав из-за стола с бокалом в руке, хотел подойти к концу стола, но неожиданно столкнулся с Кэт.
— Зачем ты пришла сюда? — сказал он грубо. — Ты знаешь, что тебе пить нельзя.
Кэт бледно, жалко улыбнулась.
Он махнул с отвращением рукой и повернулся от неё, но в это время на него наскочил какой-то денщик. Бокал с вином вылетел у него из рук. Аркадий с брезгливой злобой незаметно тычком ударил денщика кулаком и с отвращением вытирал руку ослепительно чистым носовым платком. Испуганный насмерть денщик, у которого текла на гимнастёрку и на пол кровь, стоял перед ним навытяжку. Аркадий смотрел на него, как бы раздумывая: ударить его ещё или нет. Но в это время между ним и денщиком прошёл Черняк, зацепив Аркадия локтем, и негромко сказал денщику:
— Пошёл отсюда…
Аркадий побледнел, его рука сделала быстрое движение к заднему карману под тужуркой. Но в упор встретился глазами с Черняком, и рука Аркадия сама собой опустилась.
Почти никто не заметил этого инцидента. Стол начал разбиваться на отдельные группы; кое-кто уже громко спорил, кого-то в чём-то уговаривали.
Аркадий отошёл от Черняка, но бешенство клокотало в нём.
— Чего эти рожи прилипли к окну, точно на деревенской свадьбе! — крикнул он вдруг и, схватив со стола бутылку, пустил ею в окно.
Окно разбилось вдребезги, и солдатские лица исчезли.
— Вы изуродовали человека! — сказал кто-то.
— А вы, может быть, хотите защитить его? — спросил Аркадий с изысканной вежливостью.
— Не защитить, а глупо.
На некоторое время веселье нарушилось. Павел Фёдорович, прибежавший на шум, бросился закладывать солдатским одеялом разбитое окно.
И через минуту все забыли об этом происшествии.
Веселье разгоралось. Уже виднелись первые павшие, которые, обессилев, сваливались головой на стол или сползали под стол.