Русь. Том II
Шрифт:
Черняк подошёл к ней, обнял её за плечи и, поцеловав в голову, сказал:
— Вот так-то лучше. Это н а м больше подходит.
— Помирились, помирились! — закричала Сара, захлопала в ладоши и затопала ногами.
— И не думала даже! — сказала Маша, подняв мокрое от слёз лицо. Потом прибавила: — В наказание тебе я, уже без шуток, еду с Сарой на зиму в Петербург и поступаю на курсы.
— Сговорились уже?
— Ничего не сговорились!
— Ну, хорошо, только не забывайте совсем и не бросайте вашего эгоиста. Вы прекрасно знаете, что он хоть и рассеян, хоть и не любит вас, но вы —
XXV
Митенька Воейков, сначала было обрадовавшийся своему освобождению от военной службы, скоро почувствовал гнетущую пустоту, в особенности когда стало известно о начавшемся наступлении Ренненкампфа в Восточной Пруссии.
Тишина деревни давила его. Была только надежда на Валентина, что он что-нибудь придумает и вытащит его отсюда. Митенька даже написал ему и просил его содействия.
Наконец от Валентина пришёл ответ. Митенька разорвал конверт, торопливо пробежал письмо, и во всей его фигуре выразилось беспомощное отчаяние и досада.
— Ну что это! Как он глупо рассуждает! — воскликнул Митенька, в отчаянии шершавя волосы на макушке.
Валентин писал ему, что мог бы устроить его на службу в Петербурге, но не решился этого сделать, потому что эта служба в правительственной организации, а он хорошо знает отрицательное отношение Митеньки ко всякой службе государству.
Митенька схватил ручку и написал Валентину телеграмму, в которой говорилось, что он просит устроить его в каком угодно учреждении, лишь бы выбраться из деревни.
Через два дня Митенька, получив положительный ответ и попросив Житникова взять на себя управление его имением, уже подъезжал к Петербургу.
XXVI
Не только Москва, издавна славившаяся своим энтузиазмом, проявляла высокий патриотический подъём, но даже холодный, сдержанный Петербург вышел из привычного чинного спокойствия.
Правительству не только не пришлось искусственно подогревать настроение столичной публики, а напротив — оно оказалось вынужденным призывать её к спокойствию, так как по целым дням весь Невский проспект был запружен патриотическими манифестациями. Дамы с зонтиками, интеллигенты в шляпах, торговцы, служащие шли с портретами и развевающимися на ветру флагами. За ними, перескакивая с тумбы на тумбу, бежали мальчишки.
Все эти манифестации с пением гимна, с криками «ура» проходили к Адмиралтейству с его золотой иглой, поворачивали мимо решётки Александровского сада и вливались в море Исаакиевской площади, где с балконов гостиницы «Астория» раздавались патриотические речи ораторов.
Так ходили целыми днями, забросили службу и все дела. Петербургский градоначальник даже принуждён был опубликовать обязательное постановление, гласившее, что продолжение манифестаций не только не приносит пользы делу, а отвлекает от работы: «Граждане, объятые горячим желанием служить родине, должны искать применение своим силам в плодотворном труде. Манифестации же, свидетельствующие о том, что их участникам нечего делать, впредь допускаться не будут».
Но это не помешало проявлять восторг подъёма в других местах. В театрах перед началом представления играли по требованию публики гимны
Чувство подъёма требовало реального приложения сил, требовало деятельности.
Женщины и те из мужчин, которым удалось избежать отправки на фронт, были полны горячей жажды работы.
Люди инициативы с головой ушли в обсуждение форм обслуживания фронта и тыла.
Люди, не обладавшие даром инициативы, — мужчины и женщины — готовы были с восторгом к чему угодно приложить свои силы.
Одни собирали пожертвования, составляли списки семейств запасных, делали индивидуальные пакеты, другие работали в различных комитетах, третьи, чтобы поддержать живую связь тыла с фронтом, собирали солдатам подарки — махорку, образки и евангелия.
Девушки и женщины самого высшего круга рвались в лазареты, проходили краткосрочные курсы сестёр милосердия и с восторгом готовились к самой чёрной и страшной работе среди крови и разорванного солдатского тела. Жизнь, проводимая прежде состоятельными женщинами в полном отсутствии обязательного труда, получила вдруг на редкость интересное содержание с обязательно занятыми часами, а главное — внесла в обиход опять-таки что-то совершенно н о в о е, чего прежде не было.
Если прежде для женщины высшего круга было принято чуждаться всякого напряжения, то теперь стало модным уставать от работы, ходить пешком и носить самый простой костюм. Тем более что пример этого подала сама императрица, а за ней весь двор, где женщины в большинстве надели простые коленкоровые платья с красным крестом на груди чёрного передника.
Понимающие толк в деле, конечно, и в этом костюме скоро сумели устроиться так, что на них мужчины обращали внимание даже больше, чем в обыкновенных платьях.
Самая интересная, захватывающая работа для женщин высшего круга была в подготовке к приёму ожидавшихся со дня на день раненых.
Первых раненых, в виде подарка обществу, обещали непременно привезти в столицу.
Отдаваться делу войны стало насущной потребностью столичной публики.
Если в Москве деятельность направлялась по самостоятельной общественной линии, то в Петербурге, где сконцентрирована была власть и двор, эта деятельность носила характер более тесного сотрудничества с властью, почти слияния с нею. Здесь каждая организация стремилась стать правительственной или находящейся под покровительством какой-нибудь высочайшей особы, потому что теперь общение с властью стало уже не зазорно, а даже почётно.
Кроме этой новой деятельности, с призывом в войска освобождалось много мест и должностей, и каждый из заинтересованных в получении работы с утра хватался за газеты и прежде всего пробегал объявления о вакансиях, потом писал письма или бежал хлопотать лично.
Всё это вместе взятое придавало новый вид жизни, вносило спешку, напряжённость и лихорадку во все действия даже медлительных и неповоротливых прежде людей.
XXVII
Валентин поехал на вокзал встретить Митеньку, чтобы отвезти его к Лазареву, по инициативе которого возникла новая организация «помощи жертвам войны».