Русачки (Les Russkoffs)
Шрифт:
Гораздо позднее мы услышали о покушении 20-го июля, когда Гитлер спасся чудом, путч-то почти удался, и он был на волосок… Так вот, значит, весь этот день Берлин находился в руках повстанцев, войска, охранявшие все перекрестки и окружавшие министерства, были войсками повстанцев, их пушки были направлены против SS, а мы-то, мы ничего не увидели, ничего не осознали… Прямо как Жюльен Сорель в битве под Ватерлоо {102}… История, если ты не специалист, до тебя не доходит.
Большая восточно-европейская равнина
Февраль сорок пятого. Чтобы хоть как-то согреться, мы повторяем себе, что русские стоят на Одере. Что они взяли Кюстрин, может быть, даже Франкфурт. Что осажден Штеттин. Если все это действительно так, они в пятидесяти километрах от Берлина. Перегруппируются и спустят псов. Строим домыслы, пытаемся вычислить нечто среднее между пьянящими россказнями и официальными
«Das Oberkommando der Wermacht gibt bekannt…»
Вот уже два года Верховное командование вермахта дает одно и то же коммюнике: «На отдельных участках фронта непобедимые армии Рейха победно отошли на позиции, расположенные несколько позади тех, что они занимали вчера. Эти новые позиции намного лучше соответствуют нанесению как можно большего вреда противнику. Наш молниеносный маневр свертывания фланга озадачил противника, который рвется, пригнув голову, как здоровый толстокожий мудак, в дьявольскую ловушку и как раз прямо на нее и нарвался, точно на удобном расстоянии для контратаки, подготовленной стратегами вермахта по личным указаниям фюрера…» Это мне что-то напоминает. «Железорудный путь» был окончательно отрезан, в то время как немецкие бронетанковые части проносились через Бельгию. Наглые плакаты: «Мы победим, потому что мы самые сильные!», а в то время «они» уже подходили к Парижу…
Комментарии военных корреспондентов дополняют сугубо военную сухость ежедневного коммюнике, описывая баранью глупость мужиков со взглядом зомби, которые орудуют своей винтовкой, как дубиной, — держат ее за ствол и дубасят прикладом, и дают себя умерщвить, как на бойне, устремляясь грудью на амбразуры с криком «Ур-ра!», подыхают в таком количестве, что они должны везти с собой стремянки, чтобы пробираться через напластования трупов, берут в дурацкие клещи целые армейские корпуса Рейха, берут в плен сотни тысяч, захватывают города один за другим, даже не задумываясь, — бедные простачки, им ведь и в голову не приходит, что они бросаются прямо в пасть к волку! Естественно, что эти юберменши, пропахшие дурным спиртным, совершают над населением изощренные зверства, которых не совершал ни один солдат в мире, а главным образом, ни один немецкий солдат. Но они дорого заплатят за это! Великолепная победа, которую воплощает гибкий и удачный отвод войск вермахта, выполненный с совершенством по приказу Верховного командования, возглавляемого фюрером, и с такой точностью по времени, что она вызывает восхищение знатоков и выполняет двоякую цель, которой он отвечает: во-первых, самим примером перед лицом цивилизованного мира разбить несказанное иудейско-большевистское варварство и состояние отвратительного распада славянских населений, а во-вторых, дать время сделаться оперативными фантастическому оружию, плоду немецкого супермозга.
Это оружие апокалипсиса незамедлительно вступит в действие, определяется только надлежащий момент для получения максимального эффекта, и он будет грандиозным: Нью-Йорк, Лондон и Москва будут разрушены одним махом, на расстоянии, Красная Армия вся целиком расплавится в единственной луже из выжженой карамели… Газета говорит аллегорически (военная тайна!) о радиусе смертоносности, о невидимых ультразвуках, которые разжижают мозги и крошат сталь, об электромагнитных полях, которые стопорят моторы самолетов прямо в полете и заставляют их падать как камни, о землетрясениях и искусственных приливах, способных поглотить целый континент, о газе, который делает врага трусливым, заставляет его рыдать, как ребенка, звать маму, о других газах, которые парализуют, о микробах, специально выдрессированных, чтобы кусать только врага… Немецкая национал-социалистическая наука — самая передовая в мире. И это потому, что руководствуется идеалом. Она ждет своего часа. И он будет страшным.
«Пускай наши враги бомбят города наши, — издевался фюрер перед микрофоном, — нам же потом будет меньше работы! Мы и без того намеревались сносить эти старые, грязные города, источающие мелкобуржуазную иудео-плутократическую эстетику, чтобы возвести на их месте сногсшибательные свершения новой архитектуры, чистый продукт творческого гения немецкой расы, возрожденной национал-социализмом».
Немцы всерьез страстно обсуждают эти грандиозные перспективы. Это помогает все выносить. Ибо они, в свою очередь, тоже познали голод. Мандраж, этого у них пока нет. Не совсем, скажем. Фюрер их приучил к чудесам, — вот они и ждут чуда. Даже гигантские красно-черные плакаты, которые повсюду на фоне всепожирающего пламени вопят: SIEG ODER BOLSCHEWISTISCHES CHAOS! [30] — не дают им возможности полностью осознать действительность. На следующий день после особенно
30
Победа или большевистский хаос! (Прим. пер.)
Зима 1944–45 была зверски лютой. Термометр застревал на минус двадцати, иногда спускаясь до тридцати. В лагере рацион угля был сокращен до трех брикетов торфа — eins, zwei, drei, los! — на барак в сутки. Мы дополняем за счет того, что ходим тибрить дрова в куче развалин, в которую превратились дома рабочих по соседству с лагерем. Соструганные вровень с землей за одну только ночь четырехтонными торпедами (четыре тонны, это утверждают военнопленные, военные дела — это их специальность). Щебень взъерошился всякого рода деревяшками, балками, паркетинами, дверьми, мебелью, организуем ночные вылазки, выстраиваемся цепочкой, сварганили невидимый лаз в заборе, мандраж страшенный, PLUENDERER WERDEN ABGESCHOSSEN, зловещая надпись лучится под лунным светом, отдать концы из-за каких-то досок, обидно, но те здоровые мудилы с повязками на рукаве, не станут же себе они отмораживать яйца по ночам, так что не волнуйся, а эта мелкая выслуживающаяся срань из гитлерюгенда,если подвалит таких парочка, можно им и темную устроить, шито-крыто, и пусть идут потом рассказывать это дяде Адольфу, гадючье семя! Прячем краденые дрова под тюфяками, поддерживаем адский огонь, печь аж темно-красная, вся раскалилась, искры летят из трубы, — у лагерфюрера, видно, другие заботы.
Появились очереди. «Так им и надо, проклятым! Теперь уже их черед!», — издеваются ребята. Везет же им, имеют хоть чувство мести! Это, наверное, помогает. Но от того, что желудки у фрицев страдают, мой-то не наполняется. Видеть, как рушатся немецкие города, как плачут немецкие матери и плетутся на костылях немецкие инвалиды войны, не утешает меня за французские города в развалинах, за французских матерей в слезах и за французов, изрубленных шрапнелью, — как раз напротив. Любой город, который умещвляют, — это мой город, любая плоть, которую подвергают пыткам, — это моя плоть, любая мать, которая вопит над трупом, — это моя мать. Смерть не утешается чужой смертью, одно преступление не оплачивает другого преступления. Только гнусным мудилам нужно, чтобы существовали другие сволочи, чтобы быть еще большими сволочами, да еще чтобы была чиста их совесть… Но здесь, кажется, я повторяюсь.
У людей в очередях физиономии зеленые, глаза обведены красным, в глубине — бездны теней. Бомбы падают и падают, днем и ночью, в любой час, в любую погоду. Сирены улюлюкают невпопад, воздушные тревоги накладываются друг на друга и пререкликаются, начало следующей звонит до отбоя текущей, кучи щебня вздрагивают на месте, — больше и разрушать вроде нечего, осталось только разбрасывать толченый кирпич, пейзаж сравнялся, просто воронки перемещаются.
Франция проиграна, Украина проиграна, Италия, Польша, Белоруссия, Балканы — проиграны, богатые пшеничные равнины, жирные пастбища, железорудные и угольные шахты, нефтяные скважины — проиграны… Конечно, когда немец говеет, мы аж на стены лезем! Паек сокращен до одного супа в день. Семейные посылки, уже давно доведенные до четырех в год, — чтобы не слишком загромождать ту малость вагонов, которая еще осталась у Рейха, — полностью пропали летом 1944-го, когда во Франции высадились америкашки.
Писем нет тоже. Все, что происходит во Франции, освещается очень суммарно, исключительно через «Мост», газету, издаваемую специально для нас, которая нам описывает нашу несчастную страну, купающуюся — временно, пылко надеется «Мост»! — в потоках крови, распускаемой разнузданными коммунистами, их несчастным заложником, марионеточным и коварным предателем, бывшим генералом де Голлем. Террористы и сутенеры, возникшие из-за «кустов» {104}, где заставляла их прятаться спокойная сила немецкого национал-социалистического порядка, убивают, поджигают, насилуют, грабят, остригают женщин самых респектабельных. Американские негры, пьяные или под кайфом, превратили Париж в беззаконный Чикаго. Евреи, вернувшиеся в фарватере грубых янки, ведут себя надменно, царствуют вовсю на черном рынке и в политике, жестоко мстят за себя всем тем, кто в течение четырех лет вел себя как истинные французы, как сознательные и ответственные патриоты…