Русология
Шрифт:
Тот надмевался.
– Будьте добры, Андрей!
– крикнул Марка.
– Водки, вина гостям. Феликс, сядьте.
Шмыгов пристроился близ грифона, молвивши, что 'готоу за встречу'. Он хекал репликам, постоянно вертелся от собеседника к телевизору и общался лишь с Маркой. Оба курили. Призраки Ники жгли меня, я хотел позвонить ей. Марка нёс чушь отвечавшему смехом гостю.
– Что, заклеймили нас И'эНэНом?
– вёл он.
– Там каббалистика, три шестёрки; клирики страждут. (Шмыгов гыгыкнул). У православия больше нет задач, как громить зло вселенское и абстрактное вместо близкого, - проще плакаться по шестёркам в сём ИэНэНе, чем открыть дом призрения и лишить владык роскоши. Прав я? Феликс, согласны?.. Ну, а что с БИКами? А ОКОНХ с ОКПО? Есть стишок один: как ОКОНХ с ОКПО подрались в сельпо. В грязь упал ОКОНХ и в навоз - ОКПО. Вот лежит ОКОНХ, бьёт мудями в гонг. А дурной ОКПе - всё по пе, по пе...
Шмыгов взлаивал смехом.
Марка продолжил: - Множат налоги; начали прессинг; массы в загоне, так
– Я, Георгий Матвеевич...
– О, без отчества. Prosit!
И оба выпили.
Он спивался, мы ему повод. Марка брёл в рай, в кой впадет двести грамм спустя. Но он там не удержится. И пребудет рай пуст: понапрасну там птицы, зря там красуют статями звери, ни для кого осыпаются лепестки от роз, никому возжигается в ночь луна; тщетно меряет травы там искуситель, дряхнущий змей...
– Я, с вашего позволения...
– Шмыгов взял бокал.
– Мой масштаб очень скромен.
– Сколько же в месяц?
– Три штуки долларов, - Шмыгов хекнул.
– Вы, верно, сто? Есть разница... А касательно ИННов с мудо-ОКОНХами, да ЕГРЮЛ ещё... Нам ЕГРЮЛ по колено вдул... Мои предки дворяне, я обожаю Русь. Но её карта бита. Выпить позволите?..
– Он глотнул вина.
– Надо сматывать. Я не знаю в подробностях ваших дел, но, уверен, вам в Раше трудно. Сам я собаку съел на российских реалиях. Сливок - да - не собрал, увы, но что есть, терять не намерен-с! Как вы оцените?
Марка спел в ответ: - Сидит Дуня у ворот, и не плачет не поёт, всё сидит ни бе ни ме, одна мысля на уме.
– Понял!
– дёрнулся Шмыгов, чтоб хохотать визжа.
– Вот ещё, - Марка пел: - Мы Америку догнали по надою молока, а по мясу не догнали: рог сломался у быка... Мы с матаней собирали на горе смородину; подыми, матаня, ногу, дай глядеть на родину. (Шмыгов ржал, как псих). Что есть родина при таковских частушках? Фрейд про либидо? Но ведь метафора ниже пояса. Сам народ из своих ясных недр извлёк. Как оценивать нацию с таковыми бонм'o, а? Родина между ляжек - там и вся нация. Был вконец откровенный китч, коровяка из гипса с ником 'Россия', с задранным аморально хвостом, с отверстием, в коем тьма царит... Русь и тьма суть синонимы, так, Феликс?
– щурился Марка.
– Вы, Феликс, правы и... Рвите когти, вот вам совет мой. Нация кончилась и больна. Чем? Пошлостью, беспринципностью, нелюбовью к себе, вновь пошлостью, и филистерством, и цинизмом властителей. Нет идей, идеалов, кроме казённых, чтобы стать обществом, нет стремлений к свободному. Равнодушие к чести, страсть подчиняться, вкус к предрассудкам. Нет потуг духа; ведь не считать же шлянье по храмам знаком духовности? Да и что эта церковь? То, что отверг Христос, стало церковь. Нация рушится и даёт себя крыть исламу, психам, пройдохам и уголовникам. Ей в глаза ссут, грабят и давят - а ссущих славят, дарят им рейтинги. Пустота, Феликс, либо такие мысле-широты, что не сыскать мысль. Лень, тупость, пошлость, ханжество, мании. Нам удобней в дерьме тлеть смрадною злобой, чем интеллект напрячь. Кто в правительстве? Прощелыги, ближние люди... Бизнес? Здесь нет его. Здесь не бизнес. Феодализм, коррупция, пресмыкательство, полицейский режим, власть быдла и бандитизма.
– Точно!
– взвыл Шмыгов.
– Здесь давят честных, гонят духовных, здесь мрак сознания. Здесь священная высота - власть, Кремль, а не Бог, - вёл Марка.
– В общем, здесь русскость, здесь Das Russentum. Нации нету. Здесь живут, кто ушёл в иностранцы либо варяги. ('Истинно!' - вторил Шмыгов). Врут, что в глубинах России, там, мол, красоты... Но - где глубины? Где русскость чистая? Я сужу себя; я признался, я недо-русский, даже весьма, признать. Вот сижу с вами здесь на Миусской, бизнес здесь и друзья, дом, офис. Что, я в России? Нет, в беззастенчивом грабеже страны. Мы чужие здесь, вы и я. Тот, кто видел Манэ, предпочёл 'вольво' 'ВАЗу', кто слышал Баха, кто верен Богу, - больше не русский... Я, кстати, значусь подданный Франции и могу хоть сейчас туда. ('Вы счастливец', - Шмыгов постанывал). Я - могу. А что может наш Павел, тысячи схожих с ним образованных, умных, - порченных, стало быть, и не русских в той мере, чтобы в дерьме сидеть и лизать зад ханжеской власти? Им куда? Надо мною пентхаус с вылетом в небо, если волна пойдёт... Я к чему? Приглашение в органы: я налоги скрыл. Но мой офис сгорел, всё сгинуло. Не отдам им свой бизнес - в камеру. А ещё на меня есть урки... Мы не страна отнюдь, мы анал с жёстким сфинктером... Ладно, пьём, друзья!
Шмыгов, взяв бокал, вывел:
– Жоржик, я тоже! Я, размышляя, вынес простейшую, да-с, просТЕЙшую, Жоржик, мысль, что здесь в холе лишь власть: Кремль с присными... Я любил её, стервь в 'берёзовых ситцах'!! Я ль не ходил по ней с октябрятским значком, с партийным?! Как я трудился, строил карьеру! Долго и веруя, камень к камешку. А итог каков? Все поют про 'берёзовый ситец' - весь СеСеСеР поёт! а я слышу: кто-то своё ведёт, рушит хор и всеобщность соц. идеалов. Я просёк: 'ситец' кончился и пошли братки в бескозырках. Но
– Взявши у Мутина, что приблизился, водку, Шмыгов плеснул себе.
– Там жизнь, нужная хомо сапиенс! Будь доход, не вернулся бы... Жоржик, нету России!! Есть лишь Татария, а Россия - кайма её. Вся Россия, - та самая, дескать, донная, - вся вой-дёт в саквояж. Сэр, что она?! Томик Пушкина да Гагарин и водка?! Fuck!.. Любишь 'ситцы' и эту 'синь в реке', привыкаешь к сумбуру, мнишь - это лучшее. А подымешь взор - видишь, где держал голову: под коровьим хвосТОМ-c!!
– он взвизгнул.
– Я б, раз в год, умилялся Россиюшкой как турист. Хлебы-соли, плясы под водочку - very good. Но срок кончился - к чёрту, судари! У Эуропы! к, так сказать, неподдельным глубинам! к их просвещённости! к живоносным сосцам! В культурные отношения-с, а не в русские шири, где, казакуют, давят разумное!
– Углядев в TV храм, Шмыгов выделал кукиш.
– ВОТ тебе!! Как вы, Жоржик Георгич, пели нам: юбку вверх, яви на родину?
– Он зашёлся утробным, лающим хеканьем.
Марка, глянув на Шмыгова и взяв сотовый, позвонил, объявив нам: - Гёрлы приедут.
Шмыгов поднялся.
– Мы помешаем?
– В русской Татарии, - вставил Марка, - есть в саквояж, друзья, невместимое. Это женщина. Объявляю вам: будут девушки.
Ржачка Шмыгова, павшего на диван (был пьян), не мешала мне вспомнить, что и действительно много в женщине, что всё сущее - предикат её, а она назначение. Тайный план лишь о ней.
– Я, Феликс...
– Марка, встав, сунул руку в карман (а в другой руке он держал сигарету). Медленно он прошёл к окну и назад, обогнув рояль.
– Я люблю мою родину. Как иначе? Родина - мать для нас.
Шмыгов сел и следил за хозяином, а очки и прилизанный волос бликали.
– Пусть Татария и в ней тупость, хамство, невежество, негатив и бардак; злой бардак вперебив с угнетением - мать должны любить, верно?
– мучил он Шмыгова, поводившего рюмкой и подтверждавшего.
– Русь вскормила нас... дала деньги, в конце концов... Феликс, совестно - ну, признайтесь, друг!
– хаять родину, матюгать её. Вы, как явствует, из Европы - в Россию, что вас приветила. Сколько вас, у которых цель хапнуть - и живо смыться? Вас легионы. Грабьте мать-родину. Но любите. Но притворитесь, что как бы любите то, что грабите. Будьте то есть приличны, как вы стараетесь в тех Европах. Там вам позволили бы такое? Здесь же вы гнусно родину хаете.
Шмыгов, всхлипнувши, снял очки.
Марка выпустил носом дым сигареты и отошёл к окну.
– Жалко, Феликс, и стыдно. Нет любви к родине. Заплевали реликвии, обсыкают красоты. Все это делают... Мы не можем ценить своё. Мы на поисках Шамбалы и Европ всегда, то есть в грёзах, слепы на данность, ищем поверх её, в воздусях, где, мол, Дух Святой. Мним, что нет его ни в одном ином месте, лишь над Россией, мол, штаб-квартира этого Духа...
– Смяв сигарету, он двинул к бару выбрать бутылку; пёс затрусил ко мне, а потом и к Калерию.
– Дух навис и довлеет, как выражаются, - Марка съёрничал.
– Есть священный край, Палестиной звать, - а в Руси, дескать, Дух Святой. Там-де прах - а тут истина... Разве это не образ мысли безумцев? Меньшее давит, взять полнолуние, а тут Дух Святой в постоянной Своей Полноте над нами?.. Плохо, Квас, - он продолжил, тихо приблизясь, выпив из горлышка.
– Мне труднее, чем Феликсу. Он беглец по верхам, бонвиван и стяжатель. Он - твой друг Феликс - что, англосакс, коль с 'Роллексом' при английских манерах? Прямо уж! Русский в дым. Водку жрёт, умиляется, грезит - полный авось то бишь. Прибыл выпросить, ни за что ни про что, кейс долларов. Мнит, куплюсь, что ли? Так, что ли, Феликс?
Скрипнул диван в углу, и фигура Калерия бурно взвилась.
– Идём, Филей! Тут дирьмо, кексы кислые!
– Сядь пока, - бросил Марка.
– Я, Феликс, жид, чтоб знал. Ты стежок провёл - я весь лапоть сшил.
– Damn... Вы шутите?
– Шмыгов нервничал.
– Как обманывать, с кем я пью и друга?! Здесь в сучьей Раше...
– А через день бы вас, - вставил Марка, - не было б ни в Москве, ни рядом, дай я вам тысячи. Но я, может быть, дам-таки...
– Он умолк.
– Нет, не всё дам, но кое-что дам... Феликс, куда вы? Вам ли, друг, Англия? Да на вас мета русскости; вас за месяц разденет ваш Агатончик . Хаете родину. Значит, в Англии вам бы дали, что ни попросите? А вот здесь не дают богатств, в 'сучьей' Раше, так? Но Россия-то, Феликс, вы как раз! Я еврей всего... Как меня угораздило в русскость? в сброд астигматиков ко всему, что норма? Мне бы работать в сытенькой радости; ведь я made себя! Мне бы сесть в самолёт - и в Лондон, и на Монмартр к веселиям. Но я здесь вдруг. Смысла ищу, глянь, маюсь. И ведь тоска во мне прямь славянская, как у Ницше, всё счастье Запада отдававшего за дар русской печали... Где мне быть?
– Марка сзади прошёл к дивану, сбив с ног собачку, чтобы плеснуть коньяк в рюмку Шмыгову.
– Быть не с вами здесь, а с людьми из правительства или бизнеса сеть плести, как добыть много сиклей, планы сговаривать, как и что оттянуть себе. Отдыхать бы мне в казино с VIP-залом, где афродитки, или в театре. Я же здесь с вами... Ибо я сам такой.
– Он умолк, выпил рюмку и, утвердив её на рояле, взял сигареты.