Русская фантастика 2014
Шрифт:
Объявили следующую остановку, Оля вышла, у эскалатора — ей надо было на другу ветку — влипла в пробку, потолкалась, орудуя локтями, чтобы не задавили.
— Госпожа!
Рядом оказался совсем молодой мальчик, лет двадцати, в короткой замшевой куртке и пушистом шарфе.
— Госпожа! — Он дотронулся до Олиной руки. — Почему вы грустите? Вы такая красивая, Госпожа. Извините наглость, но вы свободны?
— Нет.
— У вас есть саб? Госпожа, я просто хочу познакомиться с вами. Вы прекрасны.
— Я
— А разве это препятствие? Закон разрешает держать нескольких сабов. А сессионно… Госпожа, не отвергайте меня сразу!
— Ты пьян?
— Нет… Немного, — он улыбнулся белозубо, — сессию закрыл, «хвост» доедал.
— Я не буду с тобой знакомиться, — Оля улыбнулась в ответ. — Извини. Я люблю своего мужа. Мне не нужен саб.
Она ввинтилась в толпу, протиснулась к эскалатору и побежала вверх, слегка задыхаясь. На ходу позвонила, вызвала такси до дома. Серо-черные по зимнему времени люди вокруг посматривали на Олю с любопытством. Кто-то — алчно, кто-то — в недоумении, кто-то хихикал. Ее оранжевое пальто казалось костром, а русые с рыжеватым оттенком вьющиеся волосы вспыхивали искрами. Оля, стремительная, раскрасневшаяся, выбежала на улицу.
Машина подъехала через пять минут, все это время Оля стояла на месте, слегка притоптывая и дыша на пальцы.
Таксист распахнул перед ней дверь, помог усесться.
— На метро быстрей бы добрались, — предупредил он.
— Там люди. Надоело. Сегодня уже общалась, больше не хочу.
— Расстроили они вас?
— Мальчишка пристал…
— Никакого уважения у низов в наше время.
Ему было за пятьдесят, усы щеточкой, пиджак поверх водолазки, запах дезодоранта и сигарет.
— Курите? — Оля помотала головой. — Не будете возражать, если я закурю?
— На здоровье.
— Раньше было строже, а сейчас распоясались. За равенство все. Сегодня не пори — настроения нет, иголки убери — синяки остаются, о подвесах забудь — суставы будут болеть, в попу не дам — по телевизору сказали, что это вредно. Еще одна низка? Куда там! Скандал, слезы, тарелки бьет. Представляете? Тарелки. В хлам, в осколки. Целую стопку. А потом — сердечный приступ, «скорая», ах, я умираю, довел, садист, обращусь в центр помощи! Тьфу!
— И не говорите, — деревянным голосом отозвалась Оля.
— Вот. Вы меня понимаете. Тоже проблемы с низком? Небось: я в доме хозяин? Я — мужик? Слышал недавно такое. Посиделки, и один низок как завел: да я больше ее зарабатываю, да я мужчина, да все ее доминирование — только меня отшлепать, а так я все решаю. Я на него смотрю так, думаю: а не ровняшка ли ты часом? Не, ведь не ровняшка. На митинги не ходит. А хозяйку доминировать порывается.
Они ползли в «тянучке», Оля смотрела в окно, таксист продолжал:
— И дальше что? На что он рассчитывает, такой
Город украсили к Новому году: светящиеся гирлянды на деревьях и над проспектом, елочные базары, лотки с украшениями, киоски с глинтвейном и медовухой, с блинами и пончиками, с сувенирами и всякой всячиной, сделанной, конечно же, в Китае. Огни машин и окна домов — часть праздничной иллюминации. Прохожие никуда не спешат, несмотря на мороз, и улыбаются чаще.
И — рекламная растяжка.
Улыбающиеся парень и девушка.
Цветы.
Свобода. Равенство. Братство.
Оля коснулась шеи под шарфом.
Пока Олюшка искала в сумочке ключи, Лев Ильич услышал шебуршание и открыл дверь.
— Проходи, любимая, проходи, — ласково позвал Лев Ильич и посторонился.
Олюшка проскользнула в квартиру, чуть задев Льва Ильича плечом. В руках у Верха была кастрюля с прозрачной крышкой. Под крышкой что-то белело.
— Разувайся, раздевайся, не спеши, — продолжил Шорохов. — Проходи. Я тебе, любовь моя, устрою сеанс бытового доминирования.
— За что, Лев Ильч? — игриво поинтересовалась Олюшка.
Всмотрелась в его лицо и умолкла. Уши у нее покраснели.
— Понимаешь, дорогая, я хотел пообедать. Нашел в холодильнике мясо. Смотрю — кастрюлька, думал, в ней макароны. Открыл крышку — не макароны. И даже не рис. Подогревать пока не стал. Что это за эксперименты Александра Флеминга, Олюшка?
Она потупилась.
— Я не помню, Лев Ильич…
— Не помнишь — что?
— Что это было не помню… Я забыла про кастрюльку.
— Оля, она стояла на средней полке. Как можно было про нее забыть?
— Прости, Лев Ильич, мне очень стыдно.
— Сты-ыдно? Ах, стыдно? А в микроволновку ты давно заглядывала? Ты ее мыть вообще пробовала?
— Я помою, Лев Ильич…
— Конечно, ты помоешь.
Он сунул Олюшке кастрюльку.
— И это тоже помоешь. Сейчас. Потом покормишь меня обедом, а вечером, Оля, я тебя накажу, потому что так нельзя. Совсем распустилась.
— Прости, Лев Ильич… — Держа кастрюльку в вытянутых руках, Оля прошла на кухню и крикнула оттуда: — Лев Ильич, ты не сердись, я сегодня ошейник забыла надеть. После извращений.
— Еще и ошейник? — он заглянул на кухню. — Смелая ты женщина, Олюшка. Бесстрашная, я посмотрю. Чего ты у нас вообще боишься? Однохвостки не боишься, ротанга не боишься, кошки — тоже не особо. Розг? А. Знаю. Электрошокера.
— Ой, Лев Ильич! — Олюшка вздрогнула. — Не надо, пожалуйста!
— Надо, Оля, надо. Во-первых, для твоего же блага. Во-вторых, я этого хочу.