Русская фэнтези 2011
Шрифт:
За дверью меж тем притихло, и неудержимо захотелось вдруг Джаредине узнать, что ж там делается. Девкой она все же была, хоть и несуразной — а девкой. Тайны хранить умела и знала, что никому о случившемся не расскажет, как бы язык ни жгло. Так что безо всякой зазорной мысли прильнула ухом к двери, дыхание задержала, вслушалась…
Да так и отпрянула, к сердцу ладонь прижав. Потому как не услыхала слов, а одни только стоны, не услыхала вздохов, а одно только прерывистое дыхание — то стонали и дышали разом три женщины, бабка, мать и дочь, и не могло быть сомнений, чьими стараниями стоны эти из них вырываются!
«Да что же…
Джаредина от двери отпрянула, и вовремя. Распахнулась дверь, и выбежала из нее Эльдакова дочь, в одной нижней сорочке, батистовую шаль на плечах волоча. Шагала и бранилась, да так люто, как и сам мельник не бранился, когда прилаживал тугие жернова.
— Молода я ему! Молода! Недостаточно сноровиста! Ах ты, пес шелудивый! — и ну опять пошла браниться, ножкой босою топая с такой яростью, что шаль с плеча соскользнула и упала на каменный пол.
Джаредина, не зная, чем ее горю помочь, наклонилась, шаль подняла, протянула хозяйской дочери. Та только глянула ей в лицо — и закатила такую оплеуху, что Джаредину, крепкую девку, к стене шатнуло.
— Вон пошла! Дрянь! Все дряни! — заорала дама Кендерика и, отчаянно разрыдавшись, убежала по темной галерее прочь.
Джаредина постояла еще немного, потопталась, да и побрела восвояси, а руки ее большие, грубые, бездумно мяли мягонькую хозяйскую шаль.
До зари она так по замку и пробродила — сна ни в одном глазу. С рассветом только прикорнула на скамье у амбара, да от усталости и смятения и проспала до самого полудня. Вскинулась, когда солнце уже высоко стояло, собаки лаяли, махая хвостами, куры рыли клювами солому у амбара, выискивая просыпанные зернышки. Села Джаредина на скамье, потянулась сильно, сладко. Не сразу вспомнила вчерашнее, нынче оно все дурным сном казалось. Да только на скамье с нею рядом, смятая, лежала шелковая шаль дамы Кендерики. И едва взгляд на нее уронив, вздрогнула Джаредина, припомнив все разом.
Что делать-то теперь?
Потянулась, шаль нерешительно тронула. Красотищи тряпица была неописуемой — белая, легкая, точно пух тополиный, с тонкой кружевною каймой, да еще с большой золотой булавкой, приколотой с краю. Ох, и дорогая вещица — на одну только эту булавку целую козу выменять можно… Да только о том Джаредина и помыслить не могла. Ясно было, что накидку надо вернуть. Только как? Прямо не подойдешь, не скажешь — со вчерашней ночи еще горела от оплеухи щека. А передашь через кого, так ведь решат, что украла. И отдать нельзя, и оставить нельзя — ну, этого еще только не хватало!
Сгребя шаль, встала Джаредина со скамьи, огляделась. Людей что-то во дворе почти видно не было, одни собаки да куры. С другой стороны хозяйского донжона доносился гул, говор и смех — что-то там, кажется, происходило. Джаредина пошла на гомон, надеясь, что как-нибудь случай ей представится к даме Кендерике подобраться.
Перед входом в донжон собрался весь дворовый люд владетеля Эльдака. Сам владетель был тут же, и супруга его, и дочь (матери только не видать было — чай, умаялась накануне «ночным бдением»), Эльдак похохатывал чему-то и хлопал сэра Дженсена по плечу. Люди переговаривались,
Джаредине подумалось, что, если подобраться к хозяйской дочке вплотную, можно будет тихонько шаль ей в руки сунуть и убраться поскорее, пока она оглянуться не успеет. И так мысль эта увлекла ее, что не заметила Джаредина, как рыцарь от хозяев отошел и направился прямо в народ. Волна трепета прошла по толпе, всколыхнув ряды, девки захихикали громче, заерзали. Джаредина пихнула одну девку, наступила на ногу другой, плечом оттолкнула третью — в двух шагах уже от дамы Кендерики была…
И тут мужская рука, твердая и горячая, сжала ей голое предплечье под рукавом.
— Снова ты, девица, — низко проговорил сэр Дженсен, и глаза его злющие, зеленющие, сверкнули на солнце золотом — как тогда, на стене.
Джаредина кинула на него взгляд. Ростом они были почти одинаковы, так что глядела она на него вровень.
— Пусти, — сказала она, тоже глухо, и рыцарь-колдун сощурил глаза.
— Нет, теперь уж не пущу. Давеча сбежала, больше не выйдет. Пойдем-ка, господину твоему Эльдаку угодно, чтобы ты кое-что сделала…
— И ничего не угодно моему господину Эльдаку! Не ему это угодно, а тебе! — выкрикнула Джаредина, дав наконец волю гневу. Дворовый люд заохал, а господа — все, даже дама Кендерика — сурово сдвинули брови.
— Вот строптивая девка! — рявкнул владетель Эльдак, а гость его улыбнулся по-змеиному и пальцы еще сильнее сжал, так, что Джаредине почудилось, будто острые когти рвут ей плоть.
— Пойдешь, — не сказал — прошипел, будто и впрямь змея подколодная. — Гляди на меня, ну…
Она и глянула, будто дура — и как накануне ночью, земля разом поплыла перед взором, ноги сделались ватными. Сделала шаг, другой, позволяя этой сильной руке себя потянуть…
А потом опомнилась. Стиснула было кулак — да тут же поняла, что, если благородного по лицу ударит, домой не возвратится жива. Потому не стала Джаредина бить, а вместо этого перехватила шаль дамы Кендерики, которую все еще держала в руках, вырвала из нее золотую булавку, раскрыла — да и вонзила в держащую ее мужскую руку, прямо в самое мясо, так глубоко, как сумела.
— Пусти!
И обомлела, когда он и впрямь отпустил.
Да не просто отпустил — отшатнулся. Золотая булавка торчала из вскинутой руки, не прикрытой ничем, кроме тонкой льняной сорочки. И из того места, где торчала она, хлестала кровь — да не красная, не добрая человеческая кровь, а жуткая, черная, с шипением и пеной брызжа наземь и на стоящих рядом людей. И там, где она капала на устилающую двор солому, солома начинала тлеть.
Все молчали, окаменев. Несколько мгновений ничего не было слышно, кроме шипения этой дьявольской крови. А потом дико, громко заверещала дама Кендерика — ей капелька крови на руку попала, и на месте капли уже дымился ожог. Тут разом заголосили все. «Хватай! Держи! Вали! Вяжи!» — неслось со всех сторон, и поверх этого гвалта, все перекрывая, несся визг дамы Кендерики, бессвязная брань владетеля Эльдака, и — неожиданно для всех — зычный голос, Джаредине вовсе незнакомый: