Русская канарейка. Голос
Шрифт:
Трясемся по колдобинам, умявшись на длинных лавках вдоль стен, и кое-кто по пути умудряется тихо подремывать, хотя дороги здесь — как Стешина стиральная доска, и той заднице, что не поместилась на лавке и трясется на ящике с боеприпасами, можно посочувствовать. В данном случае это задница Леона.
В кабине трое: водитель, командир и сержант-навигатор с целым хозяйством на коленях — карты, аэрофото… Но это на всякий случай; все и так вызубрено наизусть: «Район операции каждый из вас должен знать лучше, чем содержимое собственных трусов!»
Вот распахивается задняя дверь,
— Квартал нагревается! Квартал нагревается, торопитесь, ребята!
В рации — напряженный голос полковника. Он в машине командования, откуда наблюдает за операцией. Если «работа» пойдет не по плану, будут вызваны прикрытие, огневая поддержка или медики. А операция длится долго, уже минут пятнадцать. Отгремели шоковые гранаты, дверь дома выбита, «действующее» звено ворвалось внутрь и прочесывает комнату за комнатой. Дом «запечатан» со всех сторон: Леон и Туба держат на мушке дверь и окна, Зимри прикрывает тыл. Там, внутри, Шаули с ребятами, ищут добычу — ту, что разведка преподнесла им на блюдечке. А Шаули — детина не маленький, Леона всегда мучит мысль, что тот — отличная мишень. Впрочем, сейчас никаких мыслей, а только — ночь, как лезвие ножа, винтовка и «акила», прибор ночного видения. И минуты, что тянутся невыносимо долго.
Здесь каждый дом буквально нафарширован оружием, а потому в любую секунду жди пения металлических пчелок или треска автоматных очередей. И спящий район — окрестные улочки Шхема, на одной из которых в доме родственников засела гадюка из ХАМАСа, — действительно постепенно просыпается. Нет, никто не зажигает света в домах, не слышно криков. Просто кожей, обостренным нюхом ты ощущаешь близость смертельного жала. Кожей чувствуешь температуру ночного, закипающего ненавистью воздуха: он и вправду нагревается…
Молодчик, которого им сегодня предстоит свинтить, тоже наверняка вооружен. Вообще, он мужик серьезный: прошел не один тренировочный лагерь, послужной его список внушителен и заслуживает доверия: взрыв армейского джипа у КПП Рафиах (двое погибших, двое раненых), подготовка диверсантов, взорвавших рейсовый автобус Тель-Авив — Эйлат (пятеро погибших, семнадцать раненых), ну, и еще десятка два заслуг в том же роде. Разведка пасет его уже года полтора, но он чрезвычайно осторожен: ночует в разных местах, чаще всего в каких-нибудь бункерах, близко никого не подпускает, кроме трех братьев и шурина. И вдруг — удача! Наша удача: младшая сестренка выходит замуж. Родственные отношения у арабов — дело первостепенной важности.
А район мы разворошили, вот-вот заполыхает…
Леон прирос к прицелу, готовый «расцеловать улицу» при первом же ее вздохе.
Тот же голос в наушниках:
— Ребята, торопитесь! Время кончается!
И вдруг — взвинченный тенор Шаули, уходящий в фальцет:
— Взят!!! Готов! На антресолях прятался, сука! Внимание,
В проем двери бойцы выталкивают «джонни» — он в наручниках, глаза завязаны — и бегом волокут к «рыцарю». И разом черное дыхание ночи взрывается беспорядочной и ядовитой отрыжкой автоматных и ружейных выстрелов.
Справа, слева, справа, слева, поверху, понизу… пули провизгивают в миллиметре от каски, бронежилет, как было сказано выше, — не балетная пачка… Солдаты бегут к машине, звено за звеном, стреляя во все стороны: источник огня в этом тайфуне вспышек и треска засечь невозможно. Вот уже «рыцарь», родненький, и дверцы открыты, и пока солдаты запрыгивают внутрь, Леон — замыкающий — останавливается и лупит во все стороны так, что гильзы разлетаются веером. Напоследок вышибает фонарь на столбе, и округа погружается в спасительную темень. Доброй ночи тебе, мирный Шхем!
Все уже внутри, с уловом; водитель рвет с места, «рыцаря» бросает вперед, и он прыгает, как рысь, и мгновенно набирает скорость.
Ну, вроде всё… Неплохо порыбачили. «Джонни» сгружен на скамейку, как мешок, привалился к стене в неудобной позе, тяжело дышит, скалится. Стонет…
Еще не свыкся с мыслью. Ничего, привыкнешь, миляга. Вот сейчас сдадим тебя серьезным ребятам, уж они пощупают твою нежную промежность, уж они порасспрашивают кое о ком, вопросов у них к тебе накопилось достаточно.
А у нас главное — что? Потерь и раненых нет.
— Курить — умираю… — мечтательно произносит Шаули.
…С этим круглолицым, бровастым, с нежными ямочками на щеках, очень высоким и очень тощим парси они столкнулись еще в бакуме — на базе распределения новобранцев. Переодевались рядом в только что выданную новенькую форму. Размеры — ужасающе разные, до смешного. Этим двоим вообще вряд ли стоило показываться вместе: эстрадная пара комиков. Легкая добыча армейских остряков.
— Я — парси, — доверительно сообщил Леону верзила.
— А я — руси, — усмехнувшись, ответил тот.
— Да иди ты! — удивился Шаули и произнес пылкую фразу на каком-то незнакомом языке.
— Не понял…
— Это я на фарси сказал, на нашем языке, — что ты похож на меня, как брат. У меня дома говорят на фарси, — пояснил Шаули. — Вот попади мы с тобой в Тегеран…
— …давай не надо, — отозвался Леон.
— Или в Тебриз…
— Знаешь, а не пошел ты…
И на перекличке встали рядом, не обращая внимания на иронические взгляды, и попросились в одну часть. И дальше уже практически не разлучались, ни на базе, где протаранили весь курс молодого бойца, ни на следующих ступенях изматывающих учений, когда в пустыне спали просто в вырытых ямах в песке, жрали одни лишь консервы из боевого пайка вперемешку с песком, пили воду с песком, скрипели песком на зубах, плевались песком, дышали песком и падали в него, в абсолютной апатии к голоду, жажде, ударам, ожогам и собственной крови и вони.