Русская канарейка. Голос
Шрифт:
— Как… двадцать три? — пробормотал Леон, мгновенно вспомнив шкодливо-сокрушенное Владкино лицо, когда он искал сегодня карточку и нашел совсем не там, где оставил.
Повернулся и молча вышел из банка.
Свидание с милой девушкой по имени Лимор пришлось отменить. Он не мог допустить, чтобы девчонка угощала его на свои, на девичьи.
Такие дела: просто мамка у него была — изобретательница.
— Ну, давай, рассказывай, — мягко предложил он ей, вернувшись через час со своего незадавшегося свидания, чистенький, отглаженный, выбритый и пахнущий недешевым одеколоном. — Во всех подробностях. Ничего не пропусти.
Владка вдохновилась, заторопилась, тряхнула кудрями, задрожала
— Рассказывай, где деньги.
И она, испуганно таращась, шепеляво доложила, что речь идет о ее гениальном изобретении, самом гениальном — об изобретении века, «оно обогатит бежводную штрану!». Понимаешь, у нас ведь, если дождь, то раз в году, и он бесполезно уходит в землю. И я вот чего: надо вдоль шоссе по всей стране выстроить такие столбы, на них — перевернутые металлические зонтики. Начинается дождь — опа! — зонтик открывается, и внутри собирается вода, которая по водостоку стекает в искусственное водохранилище. Все гениальное просто!
Она попыталась высвободить голову из железных тисков его пальцев, но ей это не удалось.
— Где деньги? — повторил сын, уже с любопытством глядя на эту удивительную женщину, которая приходилась ему родной матерью.
— Но… Лео… любое изобретение нужно оформить профессионально.
Он молча ждал, не давая ей дернуться. И, обреченно понимая, что провисит в этих тисках до второго пришествия, Владка конспективно закончила:
— Нужен чертеж. Заказала Гуревичу. Он главный конструк… харьковс-с-с…с-специалисту надо платить.
Леон тряхнул Владку, коротко осведомился, каким именно способом она умудрилась вытянуть всю сумму, весьма приличную, ведь ПИН-код… и сам же спохватился: недавно он снимал при ней деньги (что интересно, ей же на жизнь), и Владка — фамильная сообразительность! — просто высмотрела и запомнила эти четыре цифры.
Престарелого хмыря Гуревича он трясти не стал, черт с ним.
Позвонил Шаули, коротко, не вдаваясь в детали, объяснил ситуацию: матери нужны были деньги на одно важное дело, подыщи кого-то из ребят, езжайте без меня…
Шаули, настоящий друг, бодро сказал:
— Да не очень и хотелось, честно говоря! Я как раз собирался сказать — ну его, этот детский сад: акулы, скаты, рифы… Надо и жизнь когда-то начинать. — И добавил (даже по телефону в голосе была слышна улыбка, с этими двумя ямочками на щеках): — Наконец-то закурю! Прямо сейчас, Кенарь!
Леон только Иммануэлю сказал правду. И то не сразу, а лишь когда старик поинтересовался, купил ли уже цуцик билет в свое эпохальное путешествие и когда собирается выйти на тропу. Тогда Леон изобразил Владку — в действии, в подробностях, в жестах…
Иммануэль выслушал рассказ о Владкином изобретении с явным удовольствием, даже с каким-то коммерческим интересом. Заметил:
— Потрясающая все-таки женщина! И, знаешь, если вдуматься, в этом что-то есть, в этих ее перевернутых зонтиках…
А через день позвонил Шаули с новостью, что «Эль-Аль» набирает парней, демобилизованных из спецподразделений, — сопровождать полеты под видом обычных пассажиров. Представь: сидишь ты в кресле, элегантно харчишь на халяву это самолетное дерьмо, и если какой-нибудь чокнутый мехабель [20] , возжелав стюардессу, потащит ее по проходу, ты лениво достаешь из обеих подмышек стволы и элегантно палишь во все стороны… Нет, серьезно: работа фартовая, бабки нормальные, армейские характеристики у нас — ой-ой-ой. Ну и братан порекомендует. Он уже год как летает.
20
Террорист (ивр.).
Да,
И дальше судьбе не пришлось особо стараться: связывать мартшруты, суетиться по поводу случайных встреч. В конце концов, и Натан, и Амос-Пастух, и даже сам Гедалья летали туда-сюда, бывало, что и вместе. И однажды в аэропорту Бен-Гурион, между двумя полетами — на Барселону и на Париж, — когда Леон со своим студенческим рюкзачком (в котором привычно и даже уютно спал короткоствольный «узи») стоял в очереди в буфет, из-за стола неподалеку выскочил, как черт из табакерки, не замеченный им в сутолоке Натан, облапил его, тряханул и потащил за столик, где сидели еще два унылых по виду старпера: сильно облысевший Пастух в сером свитерке под дряблую морщинистую шею и еще один, еще более неприметный пенсионер с неподвижным взглядом ящеричных глазок, всегда смотрящих в пространство между (позже выяснилось, что эти снулые глазки высверливают в тебе дырки почище любого сверла).
Даже Леон со своей памятью на лица не сразу опознал в нем молчаливого супруга знаменитой актрисы Камерного театра, ныне покойной Фанни Стравински. И не мудрено, что не опознал: после смерти Фанни ее муж перестал появляться на «благотворительных посиделках» у Иммануэля.
Натан и Амос называли его Гедальей, хотя кто знает, какое имя было у него в ходу в разные периоды жизни.
Выдернув Леона из очереди, Натан усадил его за стол, всучил свой сэндвич с тунцом-яйцом-огурцом, налил в свой же бокал колу и, явно искренне радуясь (что было Леону чертовски приятно), говорил старичкам:
— Рекомендую этого парня на всё, везде и всюду! Это отменный материал, слышишь, Гедалья? — И Леону: — Ты что, демобилизовался? И что, никуда не закатился? Ай, молодец! Дурацкая потеря времени — все эти экспедиции за мандавошками. У нас тоже есть чем заняться.
Пастух Амос добавил, помешивая ложечкой сахар в кофе:
— И мандавошки свои имеются.
— А у нас с Магдой внучки-близнятки, ты слышал? — говорил Натан. — Мы в них втюрились по уши, как дураки. Такие забавные, рыженькие — в Меира, и синхронные, как два стэписта. Их Габриэла по-разному одевает, чтобы различать. А ты куда собрался? — И сразу спохватился: — А-а… понял-понял: летаешь помаленьку. Ну, как же я рад тебя видеть, парень! Скажу Магде — она сомлеет от счастья.
— Передай ей привет, — проговорил Леон, неожиданно и сам растроганный встречей. Столь же неожиданно для самого себя добавил: — Передай, что… очень по ней скучаю, — и в ту же минуту подумал: а правда, как же я соскучился по Магде!
— А где служил, парень? — спросил вдруг этот неприметный, со взглядом варана, замершего на камне в ожидании добычи. У него оказался неожиданно певучий, драматически сильный голос.
Леон ответил. И тот вдруг перешел на арабский:
— Кан сабан? Хал ирхакук шабабна? [21]
21
Трудновато приходилось? Потрепали тебя наши братишки? (араб.)