Русская канарейка. Голос
Шрифт:
Он позвонил, подождал, опять позвонил, холодея при мысли, что его прилет сюда может оказаться вполне бесполезным, что ее отец не обязан сидеть дома в ожидании неизвестных посетителей. И уже по привычке прокручивал все варианты подобного фиаско, уже перебирал планы — как поступит в этом случае… Но тут за стеклом веранды стал вырастать — как оперный Мефистофель из подпола на сцене — высокий, с залысинами, грузный мужчина. Руки — в одноразовых перчатках, и обе заняты. В одной — мешочек, в другой — пинцет. Отец, конечно, отец — с первого взгляда. Видимо, из подвала явился: она рассказывала, что в подвале у
— Простите, не сразу звонок услышал, — сказал хозяин и вопросительно умолк.
— Илья Константинович… — Леон поднялся на ступень крыльца, потом на вторую. — Я так волнуюсь и так долго объяснять, кто я, что проще сразу меня впустить.
— Так, пожалуйста, входите, — ответил тот, но не сразу, а два-три мгновения спустя, будто ему, как и его дочери, требовалось время, чтобы понять и, главное, принять информацию.
Повернулся и вошел в дом, Леон за ним, сразу окунувшись в плотный птичий воздух, пощелкивание, посвистывание, картавые разговорчики, что доносились отовсюду, обволакивая дом переливчатым коконом… Миновали веранду с развешанными по стене полынными вениками, коридор, дверь в кухню (вот высокие пороги, на которых она любила сидеть в детстве, вот печка, рассевшаяся обоюдокруглым брюхом разом на обе комнаты, все узнаю, узнаю, узнаю…) и вошли в гостиную.
Леон остановился на пороге.
Вот это да! — восхитился мысленно. — Вот это птичий Вавилон, треличий-свирелистый, овсянистый воздушный пирог!
Во всех углах комнаты громоздились пирамиды канареечных клеток, а у глухой стены могучей резной волной застыло нечто величественное… из второго круга Дантова «Ада» — видимо, то, что старательно, с узористыми подробностями рисовала прутиком на мокром песке Айя: дубовая исповедальня из ташкентского костела, наследство дяди Коли Каблукова. В этой комнате, подумал Леон, наверное, десятилетиями ничего не меняется: круглый стол с «парадными» стульями; нечто вроде топчана; огромная пальма в кадке, лохматой башкой в потолок; умятое-размятое кресло с цветастой подушкой под поясницу и очень неплохое, явно старинное бюро, которое сильно бы понравилось Кнопке Лю.
Наверное, летом, подумал он, эти два просторных окна загружены листвой по самую макушку, в них и сейчас густая графика ветвей, и потому в комнате всегда горит люстра, а в углу над столом чудесно теплится высокий торшер с цветастым (таким же, как подушка в кресле) матерчатым балдахином.
— Я, знаете, немного занят сейчас, — просто сказал хозяин. — Я у птенцов в подвале. Недавний приплод, рассаживаю по клеткам. Но если вы согласны подождать минут десять, то после мы бы могли…
— Конечно, конечно! — воскликнул Леон.
— …позавтракать и выпить чаю. Я сам еще не удосужился.
И пошел из комнаты — странноватый, слегка заторможенный сутулый человек, так легко оставлявший в своем доме незнакомца. Но в дверях обернулся — рывком, пружинисто, всем телом, будто неожиданно вспомнил важное. Спросил:
— Моя дочь? С ней все в порядке?
Чем просто оглушил Леона.
— Илья Константинович… — пробормотал он. — Я полагаю… Я уверен, что в данный момент она…
…В данный момент ты понятия не имеешь, где она обретается.
— …надеюсь, что она вполне благополучна.
…Если
— Я как раз привез вам от нее подарок, — заторопился Леон, — и привет.
Расстегнул и развязал рюкзак, выгреб со дна, из-под тощей стопки вещей, медную птичью мини-карету:
— Забавная, правда?
А заодно привет от брата Яши.
Илья Константинович молча разглядывал гостя, как бы вынуждая его держать на весу изящную кружевную вещицу.
— Нет, — наконец проговорил он. — Не забавная. Тут что-то не то. Вряд ли ей пришло бы в голову что-то мне передавать. И к канарейкам она довольно равнодушна. К тому же дня три назад я получил от нее записочку на телефон. И никакой клетки, никакого привета. И никакого вас… Я скоро вернусь, — спокойно заключил он. — У вас есть минут десять на коррекцию: кто вы и что вам нужно. А чай получите при любом раскладе.
…Вернулся он и правда довольно скоро, но не в столовую, а в кухню, где сначала бухтел-бухтел, пока не щелкнул, электрический чайник, потом звякали разные поверхности — фарфоровые, деревянные, металлические. Мягко и сытно ухнул в ведро влажный ком старой заварки. Затем отвинчивались крышечки на банках, с шелестом вываливались из них конфеты. Наконец с подносом в руках, высоко переступив через порог, явился хозяин.
Леон уже сидел за столом, виноватый и озадаченный.
— Вам ложка парадная, гостевая, — расставляя приборы, заметил хозяин. — Подарок Айе «на зубок». Друг семьи подарил… Ну, не важно. Пожалуйста: вот хлеб, масло, сыр… Если привыкли — молоко. Это по-казахски. Так, с чего начнем? Я черный заварил, вы не против? С утра дает энергию…
— Илья Константинович, — проговорил Леон, пытаясь взглядом поймать вежливо-уклончивый взгляд хозяина. — Простите меня за невинное вранье. Клетку я привез вам в подарок. Клетка хорошая, с парижской барахолки, не отказывайтесь. Может, в ней какой-нибудь очередной Желтухин совершит путешествие?
Илья поднял голову:
— Позвольте, а откуда…
У него, у хозяина, были хорошие глаза — темнее, чем у Айи, иронично-вопросительные, в мягких подушках тяжелых век.
— И поскольку вы не обязаны верить на слово такому подозрительному лгуну, для начала продемонстрирую наглядно, кто я. Понимаете, до известной степени я тоже… кенарь. Не верите?
Он откинулся к спинке стула, вдохнул…
Этот фокус везде срабатывал безукоризненно. Но то, что произошло в доме после визитной заливистой трели гостя, обескуражило его самого: десятки крошечных певчих глоток после ошеломленной паузы подхватили запев и засвиристели, засвистели, раскатили свои бубенчики по множеству серебряных дорожек…
— Ах, бож ты мой! — воскликнул Илья Константинович, всплеснув тяжелыми большими ладонями. — Диверсия, караул! Вы певец, что ли?!
Леон кивнул, глядя на него смеющимися глазами.
— А голос-то, голос… прямо и не знаю: что это — сопрано? Откуда такие птичьи трели? Это и не тенор, а…
— …Контратенор, — подсказал Леон. — У меня контратенор. Очень высокий голос от рождения. Такой вот нонсенс природы. Мое имя — Леон Этингер.
Он достал из нагрудного кармана куртки твердую картонную обложку, точно собирался предъявить визитную карточку. Но извлек из нее старую коричневатую фотографию с обломанными зубчиками по краям.