Русская канарейка. Трилогия в одном томе
Шрифт:
Она ждала того самого пожилого симпатягу-официанта, словно при его появлении и Леон мог вдруг возникнуть на стуле напротив. Вспомнила, как увлекательно и говорливо тот объяснял, почему песто у них ярко-зеленого цвета: это ведь базилик из Пра, говорил он, из такого местечка под Генуей, там базилик самый пахучий и нежный; оливковое масло из Таджи и сыр – не пармезан, как думают некоторые, нет, а пекорино из Сардинии, поскольку лигурийцам, синьорина, ближе была Сардиния, чем Пармские области, – они шмыгали туда на кораблях, а не тащились через Апеннинский перевал…
И вино по его совету они заказали местное, с виноградников Портофино. Оно называлось…
Официант вскоре вышел, но Айю сначала не узнал, хотя в прошлый раз делал такие пылкие, совершенно итальянские комплименты.
Потом припомнил:
– Ах да, у вас очаровательная бабушка, с таким хорошим аппетитом… Где же она?
– Она… н-нездорова…
– Очень жаль. Сейчас все болеют гриппом, знаете, – весна… Что вам принести, синьорина?
В этот момент в бухту вошел бело-красный полицейский катер. Айя почему-то сразу напряглась: у него на борту было написано «Guardia costiera», и эти антенны на крыше… Катер причалил, и оттуда высыпала целая компания карабинеров, а сверху, со стороны полицейского участка, через пьяццу к ним направлялись еще двое, почему-то на велосипедах. Вся полицейская компания сгрудилась недалеко от причала, что-то, судя по бурной жестикуляции, обсуждая.
– Как много полиции… – пробормотала Айя.
– О да, – заметил официант. – Это все насчет того утопленника…
– Какого утопленника?! – вскрикнула она, вздрогнув так, что официант сразу раскаялся: вот, огорчил впечатлительную душу.
– Mia cara [64] , – мягко проговорил он, – здесь каждый год кто-то тонет, что поделаешь – море… Просто рановато для открытия сезона. Его вчера прибило вон там – к моло Умберто Примо… Малоприятное зрелище для туристов. Хорошо хоть, сейчас никто еще не купается…
Она уже не смотрела в его лицо, уже ничего не видела. Перебирая обеими руками по скатерти, медленно поднялась, ощупывая вокруг себя плотную и влажную ткань воздуха… И двинулась к причалу, к моло Умберто Примо, не оборачиваясь на официанта, который вслед ей что-то говорил, обескураженно качая головой… Некоторое время она стояла там, вглядываясь в воду, что плескалась у нее под ногами, вспухая радужными иглами меж бортами лодок и катеров, будто могла увидеть что-то важное. Минут через пять к ней подошел все тот же официант, осторожно взял под руку, пытался что-то озадаченно выспросить… успокоить… Никак не мог взять в толк, что стряслось с такой приятной синьориной.
64
Дорогая моя (ит.).
Она вежливо высвободила руку и пошла прочь – по улочке, взбиравшейся в гору.
За ее передвижениями внимательно следила молодая женщина, сидевшая неподалеку со своим пожилым родственником.
– Что, – спросил он, – знакомая?
– Да нет… – неуверенно отозвалась Николь. – Просто странная девушка.
Она действительно ни в чем не была уверена. Да и связанная словом, данным Леону (а в традициях ее старинной семьи банкиров понятие «данное слово» было возведено в культ), она никогда не показала бы, что кого-то узнала. Вместе с тем никак не могла избавиться от наваждения: ужасные события последних суток у нее почему-то связывались с Леоном, с тем тревожным и, признаться,
– Разумеется, мы поможем с похоронами, – продолжал Гвидо. – Не потому, что они были нашими клиентами. Просто по-соседски. Ведь там не осталось родственников? Ужасная история! Фридриха нельзя было пускать за руль… Разве можно вести автомобиль в состоянии шока? И его недавняя операция… Хелен вообще-то не позволяла ему водить и, конечно, была права… Но он, когда их вызвали на опознание тела, выбежал из дому, сам сел за руль, и… вот так оно и вышло.
– В полиции считают, что у него отказало сердце? Или он потерял управление?
– И то, и другое. Потерял управление, потому что отказало сердце… Если б он еще не выбрал ту дорогу над заливом, оставался бы шанс… Представь эти последние мгновения в воздухе, пока машина переворачивается и падает, падает, падает… – Гвидо плавно взмахнул руками, как дирижер, показывающий оркестру pianissimo. Спохватился и смущенно умолк.
– Их так долго искали… – Николь поежилась, представив машину, погребенную под скалой на дне залива: только рыбы вплывают и выплывают в разбитое лобовое стекло.
– Вовсе не долго, – возразил Гвидо, – часа три. Просто их отнесло течением. Интересно, что у него в завещании? – задумчиво пробормотал он. – И кому теперь все достанется? Странно погиб этот его нелюдимый сын. Ты его видала когда-нибудь? Я – нет. – Он пожал плечами и вздохнул: – Якобы любовался костром со стороны залива, немного перепил, перегнулся через борт катера и свалился в воду. Версия охранников, одного из. Второй, кстати, и сам имеет довольно побитый вид: нырнул, искал, не нашел, и так далее… И странно, что этот их приятель на яхте – помнишь, мы однажды у него завтракали? – поторопился смыться. Оба охранника уверяют, что никакой яхты в помине не было, но я-то сам видел ее утром, я же не псих! Что там произошло на самом деле… темная история. Знаешь, все-таки эти русские пузыри, вспухшие за три последних десятилетия, – от них стоит держаться подальше, несмотря на всю гигантскую прибыль.
– Папа считает иначе, – заметила Николь и бодро добавила: – Надо надеяться, полиция во всем разберется.
И затуманилась, со всей ясностью представив, что соседей и знакомых тоже будут допрашивать. И даже непременно будут! Но как же тогда совместить верность данному слову с верностью закону?!
Самым правильным сейчас было бы позвонить Леону, подумала она, предупредить (о чем?! Ведь она ничего не знает о его планах и понятия не имеет, что за дело было у него к несчастным жертвам). Ну, хотя бы оставить пару слов на автоответчике… Вспомнила, что автоответчика у него не было сроду, что номера сотовых у него бесконечно менялись, не уследить, словно он был одержим манией преследования.
И единственное, что она могла бы сделать, – это нагрянуть к нему на рю Обрио…
Но на завтра у нее был билет в Лозанну: срочные дела, новый увлекательный бизнес. Отец говорил: «Твои игрушки», – а дядя Гвидо очень ее поддерживал и был искренне рад, что Николь наконец-то бросила заниматься всякой ерундой и, потренировавшись, лет через пять готова будет войти в совет директоров семейного банка.
В ближайшие месяцы она не планировала оказаться в Париже.