Русская канарейка. Трилогия в одном томе
Шрифт:
– В общем, да…
– Я все думаю о нашем деле, о возможных путях… Например, о России, где джихад расцветает и колосится, где салафиты снюхались с мафией так, что внутри России уже существует их собственная, параллельная экономика, и не примитивный бандитский рэкет, а – высокая честь! – закят [66] на нужды джихада… Не подумать ли об этом? Джихад сегодня – всюду: вчера парни воевали в Афганистане, сегодня в Сирии, завтра в Ираке… И всюду слышна русская речь – как на той съемке, помнишь, где сирийские бандиты отрезают голову католическому священнику? Наемники, им все равно, где и кого убивать. Уверен, что и Кенарь там
66
Зд.: оброк (араб.).
– Оставь бандитов в покое, – проговорил Шаули, смяв очередную бумажную салфетку и бросив ее в плетеную корзинку. – Ничего хорошего из этого еще не выходило. Не марайся перед пенсией…
Он уже был сыт, но напоследок отщипнул и отправил в рот еще кусочек питы – теплый, не удержаться. Задумчиво проговорил:
– Если хочешь моего мнения: попытайся действовать по внутренним каналам. Здесь, дома. Тихо, неторопливо, не ломая дров… Что, мало у нас своих? Протряси как следует Хайфу – там целый винегрет из полезных и штучных людей! Возьми бахаев, ахмадитов – это ж всё хабадники мусульманского мира, святые неформалы: с одной стороны, на них харам [67] из самой Саудии, с другой стороны – они весьма влиятельны по всему миру, и ребята вполне вменяемые. Да и у друзов родственные связи в Ливане.
67
Зд.: проклятие (араб.).
Шаули оторвал взгляд от минаретов, наведенных с земли, как ракеты, и перевел его на Калдмана, за чьей сутулой спиной в золоченых рамах висела парочка истошных пейзажей: зеленые водопады, желтые скалы, красный леопард на дереве. Над гранитной лысиной Натана шевелила подвесками театрально тяжелая бронзовая люстра.
– В конце концов, выйди на наших черкесов! Именно: обратись к черкесской знати.
Подобрав с тарелки баранью косточку, Шаули рассеянно покрутил ее, как бы рассматривая, не осталось ли там кусочка мяса, бросил назад в тарелку и, внезапно вспомнив что-то, спросил:
– Кстати, как там Зара?
– Зара – пожилой человек, – отмахнулся Натан. – Она старше меня! Знаешь, где она сейчас? В уютном таком недешевом местечке, между Рош-Пиной и Цфатом. Такой… санаторий, что ли. Очень респектабельное место. Зара там – заведующая спа, мы организовали ей эту должность, она заслужила.
Заслужила, подумал Шаули, понимающе усмехнувшись.
После пяти-то лет зверских пыток под управлением следователей из палестинского «Отряда 17», при участии «специалистов» из КГБ и Штази… И все это – в кромешной пещере где-то под Сидоном. Пять лет! Впрочем, это было давно… Заслужила, да.
– Напомни, когда ее обменяли? – спросил он.
– В восьмидесятом, на Кипре, при участии Красного Креста. – Натан оживился: – Что ты, ради Зары мы жилы рвали! В те времена израильские разведчики стоили недорого: мы сторговались на двух палестинских ублюдках, приговоренных к пожизненному за очередной взорванный школьный автобус. Сейчас за такого агента… да что там – даже за ее тело! – мы заплатили бы тысчонкой отпетых убийц. Все дорожает, включая покойников.
– Почему сирийцы не повесили ее, как Эли Коэна? – невозмутимо осведомился Шаули.
Натан улыбнулся:
– Потому, что она была черкешенкой, а не проклятой еврейкой; черкешенкой, с очень богатой и знатной родней… А мировой террор уже тогда учился торговать. И научился: одна только «Аль-Каида» с 2008 года по сегодняшний день выручила за пленных иностранцев кругленькую сумму:
Натан потянулся к кувшину и налил себе воды. Веточка мяты скользнула в его стакан и свернулась на дне темно-зеленой змейкой.
– Дело прошлое… Нет, Зара молодцом: прическа, стать, хорошая косметика. Руки только… похлеще моих. Знаешь, нежная женская кожа. Ну, ничего, она ходит в перчатках, это ведь может быть любая кожная болезнь, неприятная для красивой женщины, не так ли? А Зара до сих пор царственно красива. Главное, у нее нет чувства, что она списана по возрасту. Она не в мусорной корзине.
Натан задумался, уставясь на опустевшие плошки из-под закусок. Перед его глазами возникло скульптурно прекрасное лицо молодой Зары – еще до всего, до всего… Чем-то она была похожа на молодую Магду, но, конечно, гораздо красивей. Магда никогда красавицей не была – другим брала: умом, страстностью…
Он постарел, думал Шаули, как-то стремительно сдал за последние месяцы. И конечно, ему уже пора высаживать кактусы в своей знаменитой оранжерее. Вот что важно: почувствовать, когда ты устал, и не ждать той минуты, когда тебя попросят выйти на ближайшей остановке. Когда тебя сопроводят в мусорную корзину.
– Знаешь, а ведь ты прав! – Натан будто бы очнулся и перевел на Шаули такой проницательный и настойчивый взгляд, что тот внутренне напрягся – уж не прочитал ли Натан его мыслей. – Ты прав: съезжу-ка я завтра к Заре, посоветуюсь. У нее ведь и в самом деле богатейшая родня во Франции, в Австрии. Кто-то там из племянников по дипломатической линии… А ты тоже: проветри кое-какие свои знакомства. Глянь, кто сейчас в силе из наших мусульман. И еще: я понимаю, что с Леопольдом у тебя крайне деликатные отношения, понимаю всю сложность твоей ситуации, но… – Он положил обе руки на стол, и стало заметно, как подрагивают его пальцы, как подозрительно блеснули глаза из-под тяжелых век. – Было бы здорово, если б французы взяли Кенаря на себя. Видишь ли, сынок…
Он помедлил и со спокойной горечью подытожил:
– Мне кажется, в этом деле мы с тобой остались совсем одни.
Они были не одни.
Второй месяц Айя металась по Европе в попытках достучаться, доползти, доцарапаться хотя бы до намека – с той минуты, когда осознала, что Леон не умер, а просто… исчез.
Миновали первые безумные дни, когда она пересаживалась с самолета на самолет, часами болтаясь в белесых небесах, приникнув к иллюминатору, прожигаемому солнцем или заливаемому потоками дождя, будто гналась за Леоном на самой высокой скорости, какую только можно развить; будто надеялась настигнуть и вытащить его, увязшего в мертвенной ледяной трясине.
В Вене, стравив очередной гостиничный завтрак, она наконец задумалась, нашла по Интернету ближайший кабинет женского врача и, пробыв там десять минут, вышла другим человеком. С таким выражением лица покидают кабинет адвоката, огласившего завещание; так выглядит человек, минуту назад узнавший о полученном наследстве – хлопотном, трудном… прекрасном! Ей и оставили наследство.
В тот самый миг, когда в движении губ немолодого и утомленного гинеколога (будто на прием он явился после ночной смены в клинике) Айя разобрала количество недель (vier Wochen [68] , моя дорогая фрау), в самой глубине ее существа был остановлен заполошный бег, прекращена истерика, задавлен страх. И воскресшая надежда, проклюнувшись, стала расти вровень с крошечным ростком в ее утробе: будто новая общая их жизнь решительно и безоговорочно отменила смерть Леона.
68
Четыре недели (нем.).