Русская комедия
Шрифт:
С одной стороны, это верно. Не знаем, как в Элладе и в Москве, но в Колдыбане любой гражданин, даже если у него брюшко с Молодецкий курган, а за душой одни трусы и линялая майка, не залежится в женихах. Даже инвалид романтической любви (а это в наше время — очень тяжелая форма инвалидности) Роман Ухажеров обязательно поведет в загс и под венец строптивую Рогнеду Цырюльникову. Для этого ему не надо даже хоть раз ударить палец о палец. Надо лишь каждый день разбирать железнодорожное полотно вокруг Колдыбана. Чтобы Рогнеда никуда отсюда не уехала. Здесь же
Короче, нет ничего удивительного в том, что у сторожа-совместителя, он же — дважды инвалид, у Еремея Васильевича Хлюпикова имеются дома не только полуисправный холодильник, недоломанный пылесос, комод без трех ножек, но и вполне справная супруга.
Но здесь и сейчас, в точке № 13, на которую с верой и надеждой смотрит весь мир, нет Еремея Васильевича Хлюпикова. Здесь и сейчас — без пяти минут легендарный сверхгерой Лука Самарыч. Он не имеет никакой жены. Уж нам-то это доподлинно известно. Ведь это мы, и никто иной, породили его. И при этом предусмотрели все подробности и нюансы. Что и закреплено демократическим голосованием в протоколе за круглой печатью. Загляните, пожалуйста, в протокол. Ну? Где там жена у Луки Самарыча? Нет жены. Не предусмотрена. Да и зачем? С самим-то Самарычем умаялись, еле живы. Не хватало еще с его женой нянчиться!
— Ка-ка-кая еще же-на? — зловещим шепотом вопросили подсобку наши лоцманы-боцманы.
— За-за-законная, — стуча зубами, отвечала подсобка. — Че-че-честное слово.
Слышал, читатель? Слово дает. А на Самарской Луке верят на слово. Значит, здрасте, приехали. Пока верные соратники, рискуя собственной жизнью, подбирали сверхгерою достойную, совершенно особую невесту, он уже успел жениться. На первой встречной. Без согласия коллектива. Тайно. Коварно. Может быть, даже назло.
А рязанская девица знай свое гнет:
— Ну где же он, мой суженый? Дайте мне его сию же минуту!
Ох, как же теперь выплывать?
— Да-да, сию минуту, — засуетились мы. — Будет вам Лука Самарыч. Вручим его прямо в руки. Буквально сейчас. Только… не сейчас. К Луке Самарычу сейчас никак нельзя.
— Нельзя? Почему? — удивилась распаленная особа.
— О, лучше вам не знать об этом!
Флагманский столик в отчаянии закрыл лицо руками и сквозь них глухо обратился к невесте:
— У Луки Самарыча сейчас дома…
— Же… же…
— На… на…
— Же-на.
Невеста Стенька опешила.
— Жена? Не может быть, — залепетала она. — Вы же говорили, что Лука Самарыч помнит меня и ждет. И вдруг — женат…
Ох, девичья логика. Еще прямолинейнее женской.
— Степанида Захаровна! Поразмыслите широко и глубоко. Вот лежит Лука Самарыч на диване. Лежит и думает о вас. Но ведь ему еще и уход нужен.
— А кто обеспечит хороший уход удалому молодцу? Сами понимаете, законная жена.
— Вы должны радоваться, что нашлась дура… в смысле законная жена, которая готовит удальцу обеды, стирает и гладит рубашки, отгоняет от него мух и тещу.
— Ведь без этого удалец просто не долежал бы до нынешнего радостного дня. Одна майка
Уф… Да поймут нас правильно олимпийские боги и простят нашу ложь. Ведь она в буквальном смысле во спасение.
Олимпийские боги всё поняли и простили. Степанида Голенищева поняла лишь то, что это ложь. И не простила.
— Ясно, — мрачно сказала она, закуривая свой «Казбек». — А ну выметайся отсюда, скотобаза!
— В каком смысле? — заверещали мы. — Надеемся, в переносном?
— Еще чего, в переносном! Буду я вас переносить. Сами вылетите пробкой.
— Но позвольте! — осмелился заступиться за нас Подстаканников. — Со стороны виднее. Я со стороны барной стойки могу ручаться, что вас обслужили по высшему классу.
— Меня по высшему классу обсчитали, — бушевала несостоявшаяся Брунгильда. — Что вы мне манную кашу про законную жену скармливаете? Когда это было, чтобы жена смогла помешать мужику налево сходить? Ну?
Вот вам и девичья логика! Тоже, оказывается, бывает железной.
— Фук — ваш особый герой. С недовесом! — не унималась обсчитанная царевна прилавка. — И это самое… ваше особое ки-но… или как там… ОКИ. Тоже фук. С обсчетом и без сдачи.
Она кипела, как электросамовар:
— Но я вам отвешу сполна и сдачи дам досыта.
Вот она уже засучила рукава, вот уже замахнулась белой рученькой, на которой каждый пальчик запросто, как макаронину, может сломать трамвайный рельс…
— Не пить вам больше здесь! Ни сейчас и никогда! — огласила приговор неоамазонка. — Вышло ваше время.
Что делать?
Мы поднялись со стульев и на цыпочках приблизились к двери. Дверь широко распахнулась, точнее, слетела с петель и…
«А по шеям? — перебивает нас пытливый читатель. — Разве вы не словили по шеям?»
Словили бы, обязательно словили бы. Если бы мыслили и действовали по-московски. То есть направились бы к входной двери, пытаясь проскользнуть мимо разъяренной слонихи и медведицы. Но…
Мы приблизились на цыпочках к другой двери. Той, которая не хотела выпускать любовника века на свидание века. На сей раз мы попытались открыть ее силой. Сначала вдвоем. Потом втроем. Вчетвером. Потом штурмовики пригласили жестом на помощь Ухажерова.
Но вечный студент сделал хитрые глаза в сторону Голенищевой. Дескать, почему она-то прохлаждается? Хм.
А ведь и правда. Кому нужен позарез Лука Самарыч? Ей, несчастной влюбленной. Вот пусть она и покажет себя поборницей особой любви.
В дальнем углу за барной стойкой висела на гвозде веревка типа канат. Ею пользовались еще наши деды и прадеды. Говорят, что после первого стакана с помощью каната они испытывали силу: кто кого перетянет. После второго — крутили канат вместо скакалки и прыгали: на одной ноге, на одной руке и будто бы даже на голове. Начиная же с третьего стакана, веревкой типа канат связывали завзятых буянов. На всякий случай, для профилактики. Правда, потом все равно развязывали, потому как начинали буянить сами и было бы нечестно лишать этого удовольствия других…