Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие
Шрифт:
«Правда художественная», вспомним И.А. Гончарова и Ф.М. Достоевского, неизмеримо выше факта, а главное – гораздо нужнее. В маленькой трагедии А.С. Пушкина Моцарт утверждает: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». А есть ли злодейство ужаснее лжи? Со лжи начинается любое преступление, большое или маленькое. Да и сама она – тяжкое преступление. В подлинно художественном произведении лжи не бывает! Никогда!
«Искусство тем особенно и хорошо, что в нем нельзя лгать, – говорил А,П. Чехов. – Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть людей и самого Господа Бога – были и такие случаи, но в искусстве обмануть нельзя»97).
Решителен и категоричен
Классикам вторит Ю. Домбровский: «Совесть – орудие производства писателя. Нет у него этого орудия – и ничего у него нет. Вся художественная ткань крошится и сыплется при первом прикосновении»99).
Все это действительно так: история литературы знает немало печальных примеров, когда самый талант отказывался служить писателям, известнейшим писателям, решившим «подзаработать» на конъюнктуре. Вот почему не свидетельствам очевидцев, не документам, а художественному произведению должно верить без оглядки, до конца, и это одна из причин бессмертия подлинно художественных творений.
Шекспир и Сервантес, Мольер и Гёте, Пушкин и Толстой, Бунин и Булгаков покоряют нас глубиной и красотой своего творчества. Истинность сказанного ими о человеке и мире обеспечена художественным талантом и проверена самым надежным и бескорыстным судьёй – временем. Они всегда были, есть и будут самыми верными, надёжными друзьями и советчиками читателя: «Я твёрдо верил в бессмертие мысли, тысячи примеров этого теснились вокруг. И порой я сам считал себя властителем и создателем разнообразного собственного мира.
Я точно знал, что этот мир не подвержен тлению, которому подвержен я. Пока существует земля, этот мир будет жить. Это сознание наполняло меня спокойствием. Хорошо, я умру непременно, мое полное исчезновение – вопрос малого времени, не больше. Но никогда не умрут Тристан и Изольда, сонеты Шекспира, “Порубка” Левитана, затянутая сеткой дождя, и чеховская “Дама с собачкой“. Никогда не умрёт ночной беспредельный шум океана в стихах Бунина и слёзы Наташи Ростовой над телом умершего князя Андрея.
Потомки будут взволнованны этим так же, как сейчас взволнованны мы. И где-то, когда-то лёгкое веяние, легкое прикосновение наших слов почувствуют сияющие от счастья и горя глаза тех, кто будет жить столетиями позже нас»100).
Убеждённости, веры в истинность, в глубокую правдивость художественного слова не могут, не должны поколебать известные факты деляческого отношения к литературе, попытки конъюнктурного её использования. Об одном из таких случаев выразительно сказано в книге Р. Гамзатова «Мой Дагестан».
В том самом году, когда «вдруг заговорили о том, что стране нужны Гоголи и Щедрины», его знакомый литератор написал книгу сатирических стихотворений, «обрушив свою сатиру на клеветников, подхалимов, тунеядцев, на многоженцев и на другие отрицательные явления положительной в целом советской действительности». Но книга была отвергнута критикой и породила неудовольствие начальства. Автору предложили покаяться в клевете и делом доказать, что он исправился: «Моему приятелю было все равно, что делать. Критиковать так критиковать, исправляться так исправляться. Он засел за работу и написал поэму “Трудолюбивая Маржанат“. Героиня поэмы, передовая девушка, активистка, мигом сделала передовым весь колхоз, перевыполнила все планы и даже в конце концов заняла первое место в самодеятельности, спев
Конъюнктурщику у Р. Гамзатова не повезло. Но кто не знает, что в жизни бывало и по-другому. Да только это ничего не доказывает, ибо к изящной словесности всякого рода поделки не имеют отношения и скомпрометировать в глазах понимающего человека они её не в состоянии.
Голоса: автор, повествователь, персонажи
Музыкальная мелодия звучит в исполнении одного инструмента, скажем, флейты. И она же – в исполнении большого симфонического оркестра. Партии отдельных инструментов в оркестре вроде бы и не напоминают об этой мелодии. Но все вместе – сомнений нет – они воспроизводят именно её – богатством мыслей и чувств, в бесконечном разнообразии оттенков, нюансов, её, знакомую мелодию.
В произведении художественной литературы записаны партии многих инструментов. Сколько из них услышит читатель, – зависит от него самого. Для одного прозвучит тонкая фабульная мелодия: он воспримет и оценит пространственно-временные координаты описанных событий и людей. Другой заставит звучать ещё один инструмент и обнаружатся сюжетные причинно-следственные «сцепления», третий услышит мелодию жанра, четвертый – языка и стиля, пятый оценит архитектонику, шестой…
Но что нужно сделать, чтобы читатель услышал сразу звучание многих инструментов оркестра, смог насладиться им, осмыслить и оценить все компоненты художественного произведения одновременно? И главное – чтобы он смог различать голос-позицию автора, повествователя и голоса действующих лиц?
Как правило, мастерство читателя растет параллельно росту общей культуры человека. Справедливо, впрочем, и обратное суждение – общая культура человека находится в прямой зависимости от его читательского мастерства. Существуют, однако, свойства художественной литературы, знание которых облегчает продвижение к цели.
Ученик отвечает урок: «В пьесе “На дне“ М. Горький утверждал: “Человек! Это – звучит гордо”». Учитель поправляет: «Вы процитировали слова Сатина». Ученик: «А не все ли равно? Сатина-то создал Горький!» Такой или похожий диалог – не редкость, за ним стоит серьезная проблема, проблема автора.
Истинное понимание того, что в литературе есть художественность, начинается с осознания факта, что изображение действительности в ней дается, как правило, опосредованное. Даже там, где повествование ведется от первого лица, полностью идентифицировать это лицо с личностью самого писателя не следует, хотя бы даже оно носило его фамилию, имя, отчество, а в произведении описывался эпизод из его жизни.
В рассказе Б.Ш. Окуджавы «Искусство кройки и житья» главный персонаж, от имени которого и ведется повествование, сельский учитель Булат Шалвович сообщает о неудачной попытке приобрести кожаное (а дело было в первые послевоенные годы) пальто. Помочь ему взялся приятель, сельский бригадир Сысоев. Писателю удалось создать интересный образ человека, подверженного странным перепадам в настроении и поведении. Само время, кажется, глядит на нас со страниц рассказа. Писатель принял на себя функции повествователя. Очевидно, что это продиктовано определенными художественными целями. Фигуры, подобные Сысоеву, до самого последнего времени в литературе не встречались, и присутствие Булата Шалвовича в качестве действующего лица и повествователя должно было, видимо, специально подчеркнуть достоверность описанного.