Русская матрица: Будет ли перезагрузка?
Шрифт:
Или возьмем русский старообрядческий капитализм. Деньги, накопленные в общинах старообрядцев за долгое время, давались честным и умелым личностям, чтобы они создавали современную промышленность России.
В Новое время на Западе предприниматель стал религиозным подвижником, предпринимательство было формой служения Богу, возникло как «профессия». Раньше понятие «профессия» прилагалось только к священникам, а теперь возникли еще две профессии — предприниматель и ученый, у них структура мировоззренческого фундамента во многом совпадала. В этом отношении книга Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» важнее для понимания предпринимательства
К примеру, Япония, когда ей надо было модернизировать хозяйство, создавать современную промышленность, отправила самураев учиться на предпринимателей, а ремесленников — на инженеров. Это была также форма служения, практически программа реализации национальной идеи. А социальную форму для этого нашли в типе контракта XI века — контракта между самураями, ремесленниками и крестьянами. И возникла совершенно другая форма, совершенно другое хозяйство, непохожее на западный вариант капитализма.
То есть собственно предпринимательство было повсюду и, наверное, всегда. Включая, кстати, и советское время. Например, академик Сергей Королев — крупный советский предприниматель, который ухватывал именно самые главные нервы предпринимательства и «встраивал» его в контекст реальности — и социальной, и политической, и геополитической, и даже мистической.
Предпринимательство, подчеркнем, всегда предполагает в себе духовно-нравственный проект, а не только экономический. Легитимизируется оно в национальном массовом сознании через обе части — и через успех экономический, и через успех духовный. Обе эти части — необходимые элементы для достижения легитимности, без них не рождаются ни авторитет, ни уважение. А без легитимности невозможно ждать успеха, особенно — долговременного. Заставить себя любить и уважать невозможно. Предпринимательство должно это знать и искать способы соответствовать.
В России это было осмыслено своеобразно, в начале 1990-х годов появилось даже понятие «новые русские», которые вроде как претендовали на то, что нарождающееся бизнес-сообщество это и есть новый народ, тот самый, которому адресованы демократические права. А все остальные — пусть даже их будет 90% населения — это уже охлос.
На первых порах предпринимательство выполняло чуждую для него функцию — разрушения, как признал Владимир Путин в одном из посланий нации: «Этот этап, 1990-е годы, был периодом разрушения, сноса старого здания». Страна в этом процессе потеряла половину своего экономического потенциала. И эту чужеродную функцию — угробить экономический потенциал — взяло на себя нарождающееся российское предпринимательство. Вот какую родовую травму предстоит как-то лечить.
Рекрутирование людей в предпринимательство — было процессом номенклатурным. И пошел он не так, как ожидалось. Довольно быстро в него включились теневые и даже преступные силы, окрепшие во время перестройки. Наши криминалисты знали, какая группировка какие предприятия получит. К примеру, Каха Бендукидзе, комсомольский работник, аспирант-биохимик из Тбилисского университета, получил «Уралмаш». В интервью английской газете «Файненшл таймс» он говорил: «Мы получили «Уралмаш» за одну сотую его стоимости». Неправда! Не за сотую, а за одну тысячную стоимости — и в первый же год чистая прибыль составила 20 млн. долл. Таких примеров много.
Заметим, что этому процессу не предшествовала —
Промышленность России, в отличие от промышленности, построенной на Западе за 200 лет, создавалась в условиях форсированной индустриализации, буквально на костях двух поколений, которые все силы вложили в это, не требуя вознаграждения. А теперь и потомков лишили этого наследства.
Старикам или их прямым потомкам пришлось наблюдать, как эти заводы, которые для них имели священную компоненту, передаются кахам бендукидзе, которые сами-то и гвоздя забить не умеют, никакой любви к этим предприятиям не испытывают, да и производства вообще не любят.
В то же время были экспроприированы около 450 млрд. долларов сбережений населения. Это еще одна жертва на алтарь финансирования общности российских бизнесменов. Вот эти насильственные изъятия и отягощают современный российский бизнес, тянутся за ним, отравляя отношения с обществом.
Сразу после приватизации расчленили предприятия, каждое в среднем на 6 частей. То есть те целостные системы, которые строились изначально как комбинаты, из сиюминутных соображений (превратить в ликвидность) были расчленены. Это сразу ударило по промышленности, изуродовало ее технологическую базу. А следом были выдавлены в челноки и ларечники 10 млн. рабочих и инженеров — кадровый золотой фонд России. Так новые собственники, предприниматели, стали агентами разрушения.
Что касается поведения, деклараций, кредо, манифестов — то это тоже прискорбная часть нашей истории. В отличие от того, как вели себя предприниматели, проникнутые протестантской этикой (это в основном были пуритане, аскеты, которые большую часть своих денег вложили в создание английской науки — великое было дело), мы в 1990-е годы наблюдали разгул демонстративного, хамского личного потребления, оскорбительного для всех, кто это видел.
И вот результат: предпринимательство не завоевало легитимности в массовом сознании, как сила национальная, конструктивная, социальная.
Декларируются модернизация, инноватизация, но производство невозможно без того, чтобы культурно-исторический тип предпринимателя не был интегрирован, с уважением, в хозяйственную, структурную и прочие национальные сети.
Если этого не будет — то российский социум так и останется в состоянии «холодной гражданской войны», главный нерв которой не собственность даже, а духовно-нравственные расколы и противоречия. В начале XX века, когда дело дошло до революций и гражданской войны, главным была не зависть к собственникам, не зависть к их потреблению, а именно оскорбление. Тогда паразитирующее дворянство и буржуазию стали называть «дети Каина».
В Институте социологии РАН с 1994 года ведется мониторинг отношения людей к богатым. Результаты очень неутешительные: никакого сближения позиций не происходит. Примерно половина населения считает, что с «новыми русскими» договориться невозможно. Мне думается, что все-таки можно, но очень трудно. Потому что такого безжалостного, такого проникнутого тупым социал-дарвинизмом сообщества, которое у нас возникло, вероятно, и не было в истории человечества. Причем ни наши реформаторы, ни западные идеологи наших реформ, думаю, и представить себе не могли, что в результате преобразований родится вот такое социальное существо, которому и название подобрать трудно.