Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
Городок был небольшим, поэтому долго искать Давида им не пришлось. Первый же встречный указал им на дом, где живёт архиепископ. На стук в ворота калитку открыл мордатый слуга в добротных штанах, льняной рубахе и кожаных башмаках. Увидев брата Гийома, который после того, как прошёл ворота, снова сник, он ойкнул и уже собирался захлопнуть створку, но коадъютор тяжело, с грудным сипом, произнёс:
— Передай архиепископу, пришёл известный ему паломник. Давние мы знакомцы.
Увидев, что слуга всё же закрыл калитку,
— Передай!
Ждать им пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался топот бегущих ног и калитка снова отворилась. Тот же слуга пригласил их войти. Саженях в пяти стоял Давид — высокий, дородный, пухлый. Посмотрел на брата Гийома строго, Ласло как будто не замечая:
— Пришёл. А я ведь ждал тебя. Уверен был, что сейчас-то обязательно придёшь. Время такое. Но в дом не пущу. Пока поживёте там, — он указал на невысокое строение в глубине двора, — как оклемаешься — поговорим.
— Застудился я третьего дня на Волге, — сказал иезуит, — не лихоманка это, нет. Мне бы отогреться да поесть досыта.
— Что надо? — спросил Давид, и в голосе его прозвучало нечто вроде участия.
— Каши с закуской и питья. И воды горячей. Остальное у меня есть. Я бы ещё вчера в добром здравии был, если бы к тебе не торопился. Но сейчас всё ладно будет.
— Всё получишь. Отрок с тобой будет. А теперь ступай, — сказал Давид и добавил, обращаясь к слуге: — А ты дай ему всё, что попросит.
Брат Гийом проболел два дня. Архиепископ в его жилище не появлялся, но слуги исправно носили еду и другое, что было необходимо для лечения. Ласло, совершенно не опасаясь заразиться, ухаживал за больным.
В сумке коадъютора были не только разномастные яды, но и лекарства. Он сам разводил в горячей воде порошки, требуя от Ласло лишь, чтобы тот тщательно взбалтывал снадобье. Еды было с избытком — щи, каша, мясо, рыба, грибы, вдоволь хлеба. На следующий день брату Гийому стало значительно легче, лишь к вечеру начался лёгкий озноб. Но он велел Ласло приготовить горячий напиток из находившихся в сумке сушёных листьев, плотно поужинал и укрылся под ворохом одеял, обильно потея. А наутро встал — розовощёкий, бодрый, улыбчивый. Даже глаза его были не смиренными, как положено богобоязненному монаху, а какими-то особо дерзкими. Ласло посмотрел на него и улыбнулся: брат Гийом исцелился! Надолго ли, нет — другой вопрос, но сейчас всё в порядке, и это главное!
Когда слуги принесли завтрак, коадъютор сказал:
— Передайте Давиду, здоров я. Настала пора поговорить.
Слуги ушли, но вскоре вернулись, приглашая гостей пройти в дом. Архиепископ встретил их за столом, попивая горячий сбитень. По его распоряжению слуги налили питьё и гостям. Давид с сомнением посмотрел на Ласло:
— Отрок нужен ли? Беседа не для всех ушей.
— Успокойся, Давид, — ответил брат Гийом, — отрок сей совершенно надёжен. Иначе он сейчас был бы не здесь,
— Хорошо, — ответил архиепископ, — тогда рассказывай, зачем пришёл. Хотя я и так догадываюсь. Думаю, появление твоё связано с посольством от папы. Так?
— Всё верно, — согласился коадъютор, — наступают светлые дни. Всё, о чём мы с тобой говорили, уже совсем рядом.
— Извещён я, что папа потребует за помощь при заключении мира с поляками принять унию. Об этом пока не все православные иерархи знают. Но я знаю. Так ли это?
— Всё так, — кивнул брат Гийом, — скоро всё изменится, и верные получат всё, а те, кто пойдёт против, будут низвергнуты в ничтожество.
Давид усмехнулся:
— Давно тебя знаю, и никогда прежде ты не говорил, как на проповеди. Стареешь, что ли? Ты ведь пришёл о помощи просить? Ну так проси.
"Это моё последнее посещение Московии, — подумал брат Гийом, — я действительно старею". Но мысли эти не нашли никакого отражения на его лице.
— Антонио Поссевино, второй человек в "Обществе Иисуса", предложит царю принять положения Ферраро-Флорентийского собора. Взамен обязуется замириться с поляками на условиях, которые устроят обе стороны.
Давид задумался:
— Дело сложное. Моих сторонников в церкви не так много, как хотелось бы.
— Но ты, как я знаю, находишься в особой доверительности у царя.
— Да, — согласился Давид, — на что и уповаю. Я нашепчу царю, как правильно поступить. И не сомневайся, нужные слова я найду. Но вот как быть с другими?
— Другие могут нам помешать? — спросил брат Гийом.
— Могут. Царь к моим словам прислушивается, но порой и других без внимания не оставляет.
— Тогда надо сделать так, чтобы он перестал к ним прислушиваться.
Давид внимательно посмотрел на собеседника:
— Надо.
— И я могу помочь тебе в этом.
— Можешь.
— Тогда назови тех, к кому царь должен перестать прислушиваться.
Давид оглянулся на закрытую дверь, лицо его изменилось. Он неслышно, что было невероятно для его грузного тела, встал со стула и подошёл к выходу, затем резким движением распахнул створку. Раздался стук, короткий крик. Слуга, подслушивающий по ту сторону двери, от удара створки отлетел в сторону. Лицо Давида побагровело.
— Эй, — крикнул он, — Митька, сюда.
Застигнутый за подслушиванием слуга испуганно дёрнулся, намереваясь бежать из дома архиепископа, но было поздно. Прибежавшие на крик слуги навалились, прижали к полу, а вскоре появился и Митька — среднего роста человек в добротной одежде и даже в кожаных сапогах. Серые волосы, серое лицо, совершенно неприметная внешность, и лишь огромные кисти рук бросались в глаза, выдавая в нём огромную силу. При его виде все подались назад, и лишь застигнутый за подслушиванием затрепетал и замер, словно мышь перед ужом.