Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
— Запороть, — коротко и с виду очень спокойно сказал Давид. Но его глаза были белёсыми от ярости, и слуги испуганно разбежались, стараясь не попадаться взбешённому архиепископу на глаза.
Митька совершенно бесстрастно поднял провинившегося за шкирку, как кошка поднимает своих котят, встряхнул его и потащил, волоча ногами по полу. От ужаса тот даже портки замочил.
— Погоди! — велел Давид.
Митька остановился, крепко держа виноватого за шиворот.
— Не надо пороть. Кончай здесь.
Митька, по-прежнему сохраняя молчание, отпустил ворот слуги, взял его
— Проследи, чтобы при нём не было ничего, что на меня указывало бы, — приказал Давид, — да ночью отвези, брось в Которосль [171] .
Митька молча кивнул и утащил труп. Давид повернулся к гостям, успокаиваясь:
— Не хватало ещё, чтобы он под плетьми начал кричать о том, что здесь услышал..
171
Которосль — река бассейна Волги. Протекает в нескольких верстах от Ростова.
Брат Гийом кивнул. Ласло сидел со смиренным выражением лица, не выказывая никакого волнения, хотя при них только что совершилось убийство.
— А отрок твой, — Давид кивнул на Ласло, — крепкий. Другой испугался бы, заметался.
— Пока от Равенны до Ростова добрались, он троих зарезал, — спокойно ответил брат Гийом, — да, крепкий отрок.
Давид озадаченно посмотрел на Ласло:
— И не скажешь.
— И годков ему не четырнадцать, как выглядит, а все семнадцать. Потому и взял, что способен на дела, которых от него не ожидают. Но давай о заботах наших поговорим.
— И то, — кивнул Давид. — Когда станем унию обсуждать, только двое меня беспокоят. Остальные — кого заинтересовать можно, кого словом угомонить, а кого государь и слушать не станет. Но эти двое…
Давид замолчал, покачивая в затруднении головой.
— Назови, кто.
— Один — старец Амфилохий, насельник Сергиевой обители. Очень уж государь к нему прислушивается. Безгрешной жизни человек. Люди к нему идут, бесов изгоняет. Ветхий совсем, но на погост не торопится. Государь непременно велит его пригласить, когда об унии речь зайдёт. Много вреда нашему делу может принести.
— Люди к нему идут? — заинтересовался брат Гийом. — Это хорошо. Люди разные могут быть. А второй кто?
— Дионисий, митрополит.
Коадъютор задумался:
— К этому подобраться сложнее будет. Тут твоя помощь нужна.
— Какую помощь ты от меня ждёшь? — нахмурился Давид. — Да если на меня хоть малое подозрение будет — сразу в монастырь на покаяние, и это ещё ладно, коль так. И тогда всё, об унии можно забыть. Потому как нет в православной церкви человека, более меня к католичеству расположенного.
— Не беспокойся, Давид, — сказал брат Гийом, — ты слишком много значишь, чтобы рисковать тобой. Ты только подскажи, как мне или Ласло войти в митрополичье окружение. И не бойся, что словечко придётся замолвить. Скоро всё наше будет, и кто там вспомнит этого Дионисия?
— Это покумекать надо, — задумчиво
— Хорошо, Давид. Время у нас ещё есть, легат сначала о мире будет говорить, лишь потом — об унии. Но тянуть всё-таки не стоит.
— Вот и ладно.
Архиепископ встал, перекрестил гостей:
— С Богом.
— С Богом, — ответил ему иезуит.
Глава шестнадцатая
ПЕРЕГОВОРЫ
Истома добрался до Старицы в середине июля. Весть о том, что папский легат Антонио Поссевино находится при дворе Стефана Батория, уже дошла до ушей Андрея Щелкалова, а значит, и до царя. Но дьяк Посольского приказа, или, как его уважительно называли при европейских дворах, "Московский великий канцлер", хотел всё услышать из первых уст, и как можно быстрее. Поэтому, едва Шевригин въехал в город, его сразу проводили к Щел-калову.
— Ну, здравствуй, добрый молодец, — улыбнулся ему навстречу дьяк, — наслышан уже о делах твоих. А теперь давай-ка присаживайся и поведай, что видел и что слышал.
— У меня всё записано, — ответил Истома, — вот.
И он вытащил из сумки плотную стопку густо исписанных листов.
— Чем писал?
— Как и уговаривались — молоком да литореей.
— Добро. Всё прочту. — Дьяк прищурился. — А не было ли в дороге такое, чего не записал? Толмач наш ливонский где?
Выслушав рассказ Истомы об убийстве Поплера в Любекском порту и последующем нападении пиратов на торговый караван, с которым плыл Шевригин, дьяк помрачнел:
— Вижу, поперёк горла ты им встал. Видно, узнал что-то такое, что они скрыть хотели. Но везучий ты, Истома. Очень везучий. Надо твоё везение на благо державы направить.
— Андрей Яковлевич! — взмолился Шевригин. — У меня в Москве жена молодая да две дочки. Почти год не видел. Отпусти в Москву! Хоть на несколько денёчков!
— Пустое говоришь! — посуровел Щелкалов. — На государевой службе хоть и тяжело, но почётно. И денежно. За ум свой да за усердие получишь изрядную плату. А семью увидишь, когда от государевых дел послабление будет.
— Андрей Як…
— Цыц! — рявкнул дьяк. — Отдыхай пока, но далеко не отлучайся. Сейчас прочту твои записки, пойду к царю. И ты можешь понадобиться. Если государь иного поручения тебе не придумает, будешь при мне. Поссевино своего встретишь. Да гляди внимательнее — авось приметишь кого. Чую, отправил папа не только явное посольство, но и тайное. А у тайного — и дела неявные. Тут такое сейчас решается!.. Великое!
Так и не уехал Истома Шевригин в Москву. Вечером отправился вместе с Щелкаловым к царю да на следующий день — тоже. Всё до малейших подробностей рассказал государю. Вспоминал, что не записано. Потом записывал и снова рассказывал. Когда рассказывать стало нечего, просто слонялся по Старице без дела, никаких поручений Щелкалов ему не давал. Все ждали — вот-вот явится Поссевино, а того всё не было. Уже и стрельцов для встречи отправили. Стража на городских воротах получила строгий приказ — посторонних людей в город не пускать. А то мало ли…