Русская миссия Антонио Поссевино

Федоров Михаил Иванович

Поднялся со своего места Давид Ростовский:

— Дозволь, государь, говорить.

— Говори, — разрешил царь.

Гневная отповедь, которую Дионисий получил от царя, внушила архиепископу Ростовскому убеждение, что Иван Васильевич уже всё решил в пользу папских послов и нынешнее собрание лишь скоморошество, назначение которого — придать царскому решению вид всеобщего волеизъявления. Для того и выступил царь первоначально против католиков. Решение-то судьбоносное, его на себя одного брать нельзя. Народ ведь если встанет против латинян — и царя на пики подымет, никакие стрельцы не спасут. Да сами стрельцы и подымут. А так — и взять нечего: сами решили, теперь и ходите под папой.

— Государь, — сказал Давид, — я так мыслю, что латинянин дело говорит. Сообща-то

всё лучше, чем врозь. И с турками вместе ловчее справиться. А обряд церковный останется тот же, об этом и речи быть не может. А то, что папы порой ведут себя непотребно, так ведь то когда было? Да и далеко Рим. Мы здесь и без него управимся. Вот и получается, мы вроде как с Римом будем и вроде как без него.

Царь сидел — по-прежнему хмурый — и молчал. Давид, не видя в нём ни поддержки, ни осуждения, споткнулся и замолчал. Потом сел. Вскочил Мишка Нагой, брат царицы Марии. Было ему уже за тридцать, и ума невеликого, но чутьё имел — куда там архиепископу Ростовскому! Почуял, почуял царёв шурин, каково в действительности настроение государя, потому и закричал без разрешения:

— Скажи, латинянин, отчего это морда у тебя скоблёная? Мужи от баб тем и отличаются, что у нас борода растёт. А вы, католики, кажись, по своей воле от мужества отказались, а?

Все затаились, выжидая: а ну как государь и родственника своего осадит, как и Дионисия? Но нет, не осадил почему-то. А Поссевино, выслушав переводчика, лишь улыбнулся и ответил:

— Уверяю тебя, мужчины отличаются от женщин не только наличием бороды. Есть более существенные различия.

Умел, ох умел ушлый иезуит срезать неумного наглеца, неважно где — в Париже, Фрайбурге или Москве. Знал, что надо ответить, чтобы спал накал страстей и разговор пошёл в спокойных тонах. Для этого надо лишь вызвать смех.

Все рассмеялись, даже Иван Васильевич улыбнулся и махнул рукой Нагому: мол, угомонись и сиди молча. А Поссевино меж тем продолжал:

— У католиков нет строгих указаний — брить бороду или нет. У меня борода не растёт от природы. А почему так получилось — одному лишь Богу известно. Но не будем же мы спрашивать у него, почему он лишил меня бороды. А вот папа Григорий Тринадцатый бороду носит, и никому и в голову не придёт осудить или похвалить его за это.

— У вас порой по два и даже по три папы было в одно время! — крикнул кто-то, не вставая. — Кого тогда слушать, если они все другу друга проклинали? И короли ваших пап при себе держали. Как собак дворовых.

Иван Васильевич сидел, не вмешиваясь в беседу, которая, несмотря на старания Поссевино, принимала всё более базарный вид.

— Речь идёт, конечно, об Авиньонском пленении пап [191] и о том, что происходило в начале прошлого века, когда борьба за власть в Риме создала такое положение, когда разные города избирали своих пап, считая остальных за ложных пастырей [192] , — ответил крикуну легат, — и мы готовы говорить об этом, хотя этот период истории Святого престола очень непрост и в нём немало неприятного для католиков. Но что бы там ни случилось, все эти неприятности не отменяют значения папства для христианского мира.

191

Авиньонское пленение пап — период с 1309 по 1377 год, когда резиденция римских пап находилась в городе Авиньоне под контролем французских королей. Все папы этого периода — французы.

192

Фёдор Романов — будущий патриарх Филарет, отец первого царя из династии Романовых — Михаила.

Степенно поднялся Фёдор Романов [193] — первый московский щёголь, предпочитавший польское платье, выписывающий книги из империи и Польши, прекрасный наездник, умеющий не только лишь изучать жития святых, но и радоваться жизни — обычной, мирской,

плотской. Поклонился неторопливо царю — с достоинством, спросил разрешения говорить. Нахмурился Иван Васильевич, но разрешение дал. Не нравился ему этот гуляка, хоть и происходил из знатного рода и был сыном боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, немало сделавшего для державы Русской, который — вот он! — сидит тут же рядом с сыном. Опасался царь, что поддержит Фёдор папского легата. И в слове такому не откажешь: если даже таких слова лишать, то кому тогда говорить можно? Нет уж, пускай его… А Поссевино сверлит вставшего глазами, всё подмечая: и платье нерусское, и бороду, аккуратно стриженную, и какой-то особый лоск, которого прежде он у московитов не встречал. Да, кажется, это ещё один нечаянный союзник легата в борьбе за унию.

193

Фёдор Романов — будущий патриарх Филарет, отец первого царя из династии Романовых — Михаила.

— Государь, послушал я, что говорят и православные, и латиняне. Да, единение против магометан — это хорошо. Но меня другое смущает. Некоторые католические державы бьются друг с другом, хотя вера у них общая. Почему тогда принятие унии непременно сделает мир с Речью Посполитой более крепким, чем сейчас? Для принятия мира не вера нужна, а доброе войско и Андрей Щелкалов. — Романов отыскал глазами дьяка и склонил в его сторону голову. — Да и вельможи европейские переходят из одной веры в другую не потому, что считают их истинными или ложными, а для того, чтобы сохранить жизнь, стать ближе к власти или к деньгам. Где же здесь истина? А в Русской державе вера православная принята шестьсот лет назад, и я совершенно не понимаю, ради чего нам надо её менять на католическое недоверие. Для того чтобы папа из Рима указывал нам, что делать и как Господа нашего славить? Да мы и сами без него всё знаем куда лучше. Поэтому я — против унии!

Нечасто, ой нечасто ошибался Антонио Поссевино в людях, с первого взгляда определяя, что за человек перед ним, чего от него ждать, а чего — нет. А тут вот ошибся, хотя и выделялся Фёдор Романов среди московитов какой-то особой вычурностью. Но печальные мысли так и остались в голове легата, а лицо его сохраняло обычное улыбчиводоброжелательное выражение.

— Не следует верить хуле, что возводят на католиков лютеране и кальвинисты, — ответил он, выслушав перевод Дреноцкого, — протестантам выгодно представить нас в глазах Ивана Васильевича и его подданных средоточием всех пороков. Но всё плохое — в прошлом, а сейчас католическая церковь выступает за единение, в отличие от протестантов, которые разделились на много частей и никак не могут договориться между собой в вопросах богословия. Мы признаём, что некоторые из пап не соответствовали своему высокому званию и предначертанию, но ведь и некоторые последователи русского крестителя Владимира тоже заблуждались и совершали ошибки, которые не отменяют для русских царей право на престол.

В Грановитой палате повисла тишина. Тяжёлая, гнетущая, тревожная. Кое-кто втянул голову в плечи, пытаясь стать менее заметным. Слова Поссевино были настолько чудовищными, настолько невозможными, что должна была последовать буря. Это надо же — пусть не прямо, а опосредованно, лёгким намёком, но всё же поставить под сомнение право русских царей на трон. Их, Рюриковичей, какой-то безбородый, как баба, латинянин обвинил в том, что они не по закону сидят на московском престоле!

Царь встал. Он был в ярости. Вслед за ним поднялись и остальные.

— Да твой папа, — закричал Иван Васильевич, — не пастырь, а волк! И ты, ты! Ты ещё будешь указывать нам, что делать!

Он задохнулся от бешенства, не в силах произнести больше ни слова, и, закашлявшись, опустился на трон. Тут же подбежали слуги, принесли в бокале приготовленного загодя сбитня, сваренного на травах для сердечного здоровья. Выпив, царь понемногу успокоился и стал дышать ровно. Все остальные продолжали стоять, оглядываясь: а ну кто первым опустится на лавку? Но таких не находилось. Царь между тем взял себя в руки: