Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)
Шрифт:
Когда повальны раздевания
Лесов и, мрак усугубляя,
Идут дожди, до основания
Устройство мира оголяя.
Суть эта постигается таким углублением в себя, что поэт в мире внешнем вроде бы и вовсе не присутствует. И это происходит лишь для того, чтоб его чувства присутствовали в нас. Это — расплата за почувствованное глубинное… Иначе — никогда не объяснить, что
Сад не просит
Ничего, кроме слова и света.
Вся поэзия Юнны Мориц — на одну тему, которая раскрывается от стихотворения к стихотворению новыми и новыми гранями. Она — опять по-пастернаковски — заставляет природу говорить о человеке, минуя всех посредников, все условности социальных отношений. Независимость личности для неё выше общества и мира.
Лучше вольным соловьем,
Чем орлом у трона.
…………..
Голос чей-то и ничей
Слово к слову сложит,
И никто меня ничем
Обделить не сможет.
Не возьму чужой воды
И чужого хлеба.
Я для собственной звезды
Собственное небо.
Есть у Юнны Мориц стихотворение о Моцарте, который проходит через "мир свинства и бытности грязной" в бархатном костюмчике, совсем как мальчик, с тем, чтобы поразить этот безобразный мир, который для Моцарта только призрак. Но ведь повлиять на мир скаредности и грязи можно только не принадлежа к нему, пройдя мимо него по касательной… Процесс творчества она описывает так:
Зрачками — вглубь. В гортани — сушь.
Вкачу, вчитаю по слогам
В гордыню, в собственную глушь
Ежеминутной жизни гам,
Поэты — сообщники природы. И слово "гордыня", повторяющееся в ее стихах чаще, чем любое другое, есть псевдоним жертвенного отшельничества во имя созидания.
…и нет меня нигде.
Все легче, легче растворяюсь
В толпе, в тумане и дожде.
Самый категорический и бескомпромиссный уход от действительности, от ее "лабазного мрака" — это уход в себя.
В тот мир, который на единственном крыле парит где-то в недосягаемости, разглядывая все, что потом нам, читателям, дается крупным планом. Для нее вполне естественны вот такие строки:
Возьму окно и передвину
Поближе к своему лицу.
Стихи Юнны Мориц — гимн индивидуальности. Трагический груз одиночества — плата за неповторимость.
Отстоять свою личность, сохранить ее нетронутой, недоступной ни для каких дирижеров!
….там играла лира.
Я шла одна. И, судя по всему,
Мой путь лежал в такую область мира,
Куда, как в
Эта выключенность одновременно из пространства и из времени дает возможность ассоциациям вольно блуждать:
А в зазеркальной глубине -
Часы, весы точны вполне
(Плюс-минус двадцать тысяч лет)
И за углом — кофейня.
Мы в ней садимся у окна -
Лицом к луне, и времена
Шалят на сорок тысяч лет,-
Ведь за углом — кофейня!
«Здесь и сейчас..», или — «гроза, моментальная навек»? Конкретность этой кофейни, этого рая поэтов, где мир души выключен из общего круговорота, конкретность эта знаменуется и тем, в частности, что само слово "кофейня" в стихотворении рифмуется только с самим собой, как бы в знак того, что она, кофейня, вне всего, ни с чем, кроме себя не связана; тавтология тут — символ выключенности из всего.
Юнна Мориц последовательна — она отключает свое восприятие не только от Времени, как Пастернак, но и от конкретного пространства. Только так достигает она связи "меж рифмой и луною, солью мысли и волною".
– -------------
P.S. 2010-го года
И вдруг после конца советской власти поэта будто подменили. Юнна Мориц стала писать уже в несоветское время стихи, полные вульгарно советских штампов, глупо политиканских, стихи шовинистические, антизападнические! Да и потянуло её к какой-то из разновидностей фашизма. И, как говорят, теперь даже само имя её звучит не то продажностью, не то психологическим сломом. А поэт был не маленький. Вот поэтому я и не выбрасываю статью о ней из этой книжки.
30. В ПОИСКАХ ЗЕЛЕНЫХ ЦВЕТОВ (Николай Рубцов)
В кустах раскричалась болотная птица…
Послушать сначала бы? Не повторится…
Ни лодки, ни птицы, ни Коли Рубцова…
Вот разве. приснится, что ухают совы..
1990 г
В том условном мире, который свой у каждого поэта, для Николая Рубцова поиски зеленых цветов — символ, равнозначный "погоне за утраченным временем" у Марселя Пруста, или походу за Синей Птицей у Метерлинка.
До последних дней жизни, которая так трагично и глупо оборвалась, Рубцов не мог примириться со своим временем. Он был из тех, кто не в своем веке родился и не искал возможности как-то наладить контакты с веком ему чужим… Для цельного человека, каким был Рубцов — это конфликт неразрешимый, смягчить его он не мог и не хотел. Он тянулся к иным временам, а когда нечуткие люди спрашивали, о каком конкретно веке он тоскует — Рубцов только морщился: «Не лезь в душу копытом!».
Две мощных силы, определивших поэзию и личность Рубцова: отталкивание от эпохи и притяжение к родной земле…