Русская стилистика - 2 (Словообразование, Лексикология, Семантика, Фразеология)

Флоря Александр Владимирович

пожитков человеческих костей.

Вот он плывет, огромный саркофаг,

по морю пустоты, где свет ослеп

в безмолвной тьме и где прозрачный мрак

накрыл стеклянным колпаком наш склеп.

Вокруг Мимы мы лежим, заполнив зал,

преображаясь в чистый перегной,

который не боится звездных жал.

Сквозь мир Нирвана движется волной

X. Мартинсон. Аниара44. Перевод И. Бочкаревой

Поэма написана за 15 лет до знаменитого романа А. Кларка "Космическая Одиссея 2001", экранизированного С. Кубриком. Ее фабула состоит в следующем. На Земле происходит глобальная катастрофа, связанная с фотонотурбами - не совсем ясно, что это такое, известно только, что они более разрушительны, чем атомная бомба. Последние земляне спасаются на космических кораблях - голдондерах. Один из них - Аниара - держит путь к созвездию Лиры, но получает серьезные повреждения из-за столкновения с астероидом Хондо (Хондо, или Хонсю, - название острова, на котором расположена Хиросима). Единственной надеждой землян

оказывается умная и даже тонко чувствующая электронно-вычислительная машина Мима - техногенная материализация человеческой души. Когда выходит из строя и она, люди оказываются беззащитными. Они бесцельно блуждают в космосе. На звездолете происходит бурная социально-культурная жизнь: делаются открытия, создаются учения, происходит сексуальная революция (жриц ее Мартинсон остроумно называет "либиделлами"), даже устанавливается фашистская диктатура. Поэма написана в 1953 г., в середине века, и Аниара как аллегория заблудившегося человечества - образ, не требующий комментариев. В конце концов, люди на этом корабле, очень далеком от Ноева ковчега, постепенно впадают в анабиоз. Столь пессимистический финал был автору не по душе, и Мартинсон задумал вторую эпопею - "Дориды", в которой будущее человечества рисовалось не таким беспросветным. Итак, Мартинсон, "Гомер XX в.", создает не просто антиутопию, а почти эзотерический эпос, необыкновенность которого требует необыкновенного языка. И поэт в изобилии, с явным удовольствием интеллектуала-самоучки, с какой-то обаятельной наивностью сочиняет диковинные слова, дегустируя их. Они откровенно символичны и вполне этимологически прозрачны, хотя некоторые приходится комментировать. Многие из них происходят от греческих, реже - латинских корней, а это не только следование нормам научного словообразования - Мартинсон как бы вдыхает новую жизнь в язык древних эпопей. Слово "Аниара", видимо, происходит от греческого "аниарос" - т.е. "скорбный", но есть и другая мотивировка "(пространство) без никеля и аргона", т.е. космический вакуум, в котором движется корабль. "Мима" произведена от слов "минимум" и "максимум", а также "мимесис", т. е. подражание: Мима - это копия человека в его слабости и величии. Либиделлы - это "объекты вожделения", жрицы "вселенского разврата" и т.д. Термины в этой поэме в основном условны. Мы не знаем, как устроены фотонотурбы и голдондеры, как работает Мима и т.д. Это поэма о далеком будущем, данные слова - его знаки. Мартинсон сосредоточен на универсальном, общечеловеческом.

В русской литературе трудно назвать адекватное произведение (известны духовно близкие к Мартинсону личности - напр., В.В. Хлебников или Д.Л. Андреев), но есть образцы хорошей научной фантастики - в частности, "Звездные корабли" и "Туманность Андромеды" И.А. Ефремова. Второй роман изобилует терминами, характеризующими науку будущего: "ионно-триггерные моторы", "бомбовые маяки", "силиколл", "тиратрон" (искусственные сердце и печень) и т.д. У Ефремова встречаются и другие термины, не связанные с отсутствием в современной нам реальности денотатов, порожденных технологией будущего. Иногда писатель придумывает названия для явлений, в принципе возможных уже в его время - напр., "флюктуативная психология" - изучение массовых исторических изменений в сознании людей. Иногда у Ефремова как фантастические неологизмы функционируют традиционные термины, которые обозначают вещи, по-новому утилизированные будущей наукой - напр., микроскопическая водоросль хлорелла используется для получения белковой пищи. Терминология Ефремова тоже в достаточной степени условна, однако правдоподобна. Стилистика терминов Мартинсона ориентируется на художественно-философское мировосприятие, Ефремова - на технико-математическое. То и другое почти одинаково виртуально, т.е. не существует в реальной действительности, но термины Мартинсона выглядят как аллегории, термины Ефремова - как "реалистические" детали.

Лексические излишества

Только что было употреблено словосочетание "реальная действительность". Можно ли в нем считать лишним слово "реальная"? Нет, потому что эта действительность противопоставлена действительности виртуальной, -мы знаем, что таковая существует. Но в контексте, не требующем такого уточнения (напр.: "Но в реальной действительности княжна Тараканова не была дочерью Елизаветы"), мы имеем дело с излишеством-плеоназмом. В данном случае он относится скорее к культуре речи, нежели к стилистике. Типичные плеоназмы в речи малокультурных людей: "в анфас", "внутренний интерьер", "для проформы", "ходить пешком" и т.п. Впрочем, бывают - воспользуемся определением Ш. Балли - обязательные плеоназмы, при сокращении которых положение только ухудшается. Напр., Ю. Семенов был склонен к весьма глубокомысленным рассуждениям по малозначительным поводам. Так, в романе "Противостояние", действие которого происходит в конце 70-х гг., полковник Костенко обрушивается на бездарную рекламу, в частности: ""Летайте самолетами" - А чем еще летать?" Понятно, что имел в виду Костенко: реклама превращается в формальность, поскольку Аэрофлот не имеет конкурентов. Но если мы

уберем слово "самолеты", едва ли реклама "Летайте!" окажется умнее.

Иногда плеоназмы используются в юмористической литературе, где они часто приобретают оттенок оксюморонности - напр., "образованный профессор", "певица с голосом", "компетентный специалист". Если певец без голоса становится нормой для эстрады, то певец с голосом выглядит явлением из ряда вон выходящим (кстати, в этом обороте тоже содержится плеоназм: он усиливает семантику исключительности). Итак, в данной ситуации оборот "певец с голосом" формально плеонастичен, а фактически оксюморонен.

В художественном тексте плеоназмы обычно теряют смысл излишества, у них развиваются окказиональные эстетические значения, возникают конструктивно необходимые для данного текста функции:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер

На всем божьем свете!

А. А. Блок. Двенадцать

Словосочетание "белый снег" - хоть и довольно устойчивый, но плеоназм. "Черный вечер" - в общем, тоже, хотя и с оговорками. Но резкий контраст, лобовое противопоставление добра и зла - первый "аккорд" текста, задающий тон всей поэме, так что определения "черный" и "белый" художественно необходимы. Их структурно оправдывают, в частности, антонимические отношения, возникающие между ними, Отметим, что весь этот маленький текст перенасыщен избыточностью. Напр., выражение "на ногах не стоит" - тоже плеоназм, поскольку формально человек может стоять или не стоять не только ни ногах, однако трудно вообразить, чтобы в такой ситуации кто-то попытался устоять на голове. Это явный плеоназм. Можно сказать, что парадоксальным образом данное устойчивое выражение усиливает тему неустойчивости - именно своей избыточностью. Наконец, и "божий свет" - тоже фразеологический плеоназм, и в данном тексте слово "божий" также не лишнее. Бог должен незримо присутствовать в ткани этой поэтической мистерии. Кроме того, лексическая избыточность подчеркивается четырехкратным повторением слова "ветер". При своей скромной, лапидарной форме, этот стих должен создавать впечатление изобильности, какого-то беспокойного брожения в его недрах.

Избыточность, которая строится на повторении одних и тех же слов или корней, называется тавтологией. К ней не следует относить просто повторы, как, напр.:

Лицо ее, с того времени, как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг, когда зажигается свет внутри расписного и резного фонаря, с неожиданною поражающею красотою выступает на стенках та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною; так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу.

Л.Н. Толстой. Война и мир

Здесь многочисленными повторами создается и укрепляется воистину светлый образ, в котором воплощается душа героини.

Тавтологичны те повторы, которые стилизованно живописуют, напр., убожество мещанской речи:

(...) и едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком.

У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.

Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе.

Вот она к нему и едет (...)

И вот едет эта малолетка со своей мамашей в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск

М.М. Зощенко. Происшествие

в частности, язык малограмотных и наивных людей:

А в одном письме своем объяснительном н к лицу очень важному и влиятельному - директору подпись подписал, и не просто Петр Маракулин, а вор Петр Маракулин и экспроприатор.

"Вор Петр Маракулин и экспроприатор"

(А.М. Ремизов. Крестовые сестры).

Имитация психологии "маленького человека", возмущенного неслыханным поведением Маракулина, достигается повторами, подчеркнутым тавтологическим словосочетанием, плеоназмами ("важному и влиятельному", "вор и экспроприатор") и усиливается инверсиями.

Тавтология обладает и психологической изобразительностью - напр.:

Он (Шамшин - А. Ф.) отшатнулся к Рембрандту. Его глазами он написал эту вещь, думая, что берет только традицию (...) ... и здесь завяз. Это не годилось для современного сюжета. Он хотел быть современным. А современность не давалась

Н.Н. Никитин. Потерянный Рембрандт

Ключевое слово в этом микротексте - "завяз": тавтология как бы материализует его, показывает" как человек увязает в стремлении к современности (а не в ней самой). Мысли о ней - причина "увязания" Обратим внимание и на динамику слов, связанных с современностью: автор движется от прилагательных к существительному - к абстрактному качеству, к сути.

Тавтология может быть основным приемом, конструктивным принципом текста:

Итак, начнем, благословясь...

Лет сто тому назад

В своем дворце неряха князь

Развел везде такую грязь,

Что был и сам не рад.

И как-то, очень рассердясь,

Призвал он маляра.

"А не пора ли,- молвил князь,

Закрасить краской эту грязь?"

Маляр сказал: "Пора,

Давно пора, вельможный князь,

Давным-давно пора".

И стала грязно-белой грязь,