Русские исторические женщины

Мордовцев Даниил Лукич

Так, в одном из своих донесений Воейков говорит, что старец Филарет особенно сильно тоскует, когда вспомнит о жене, и поэтому передает Годунову даже слова узника, которыми он выражал свой тоску по жене и детях.

Вот эти любопытные слова: «милые мои детки! маленькие бедные остались; кому их кормить и поить? так ли им будет теперь, как им при мне было? А жена моя бедная! жива ли уже? чай она туда завезена, куда и слух никакой не зайдет? Мне уж что надобно! Беда на меня жена да дети: как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкнет. Много

они мне мешают: дай Господи слышать, чтоб их ранее Бог прибрал, я бы тому обрадовался. И жена, чай, тому рада, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы уже не мешали, я бы стал промышлять одной своею душой; а братья уже все, дал Бог, на своих ногах».

Не знал узник, желая смерти жене и детям, что их впереди ждет такое высокое назначение, а одного – московская корона.

Настало потом смутное время, и много перемен принесло оно с собой на Русскую землю, а равно отразилось этими переменами и на участи людей; те, которые стояли наверху, упали очень низко; свергнутые прежде с высоты поднимались еще выше: одни погибли от царя Годунова, другие от Шуйского, третьи от поляков, а иные в битве со своими же собственными соотечественниками, когда, при нескольких самозванцах разом, началась в Русской земле «шатость»; а в этом нравственном шатании свои своих убивали, не щадя ни кровности, ни общности религий и происхождения.

Муж Ксении, или уже старицы Марфы, старец Филарет, является очень видным лицом в числе деятелей последнего акта смутной драмы «лихолетья». Но он снова в плену, в залоге у поляков.

Очнувшийся потом от нравственного кошмара самозванщины Русский народ выгоняет поляков и всех своих недругов из своей земли, и ищет себе царя.

Царя этого Русский народ находит в сыне Ксении Ивановны Романовой, старицы Марфы, которая уберегла и вскормила этого сына в страшную пору «лихолетья», воспитала его до 16-ти-летняго возраста и жила с ним в Ипатьевском монастыре, близ Костромы.

Вот здесь-то и является опять на исторический просвет старица Марфа, перед которой прошли все имена, события и деятели Смутного времени – и Годунов, и неведомый Димитрий-царевич, и Марина Мнишек, и Тушинский вор, и царь Шуйский, и королевич польский: она все это видела или обо всем этом слышала.

14-го марта в знаменитый 1612-й год к Ипатьевскому монастырю является торжественное посольство из Москвы – звать на царство сына старицы Марфы, юного Михаила Федоровича, в то время, когда отец его еще томился в польской неволе за Русскую землю.

В этот великий момент старица Марфа проявляет всю самостоятельность своего характера и глубокое понимание того, что произошло на Русской земле в то время, когда она в своем далеком уединении укрылась со своими детьми от ужасов всенародной шатости.

Выборные люди Русской земли явились к старице Марфе и ее сыну с иконами. Она и сын вышли навстречу этому великому посольству, как бы руководимому святыми иконами, и спросили: зачем они пришли к ним? Выборные люди объявили им волю и прошение всей. Русской земли – быть юному

Михаилу Федоровичу на царстве.

Ребенок-царь заплакал при этом известии, заплакал от огорчения и страха перед таким великим и страшным делом, как «промышление» над всей Русской землей, еще, по-видимому, не успокоившеюся от всеобщего потрясения. «С великим гневом и плачем» изобранный царь отвечал, что не хочет быть государем над Русской землею, а мать его, Марфа, объявила, что «не благословляет сына на этот велики подвиг».

Выборные люди явились в церковь. Там они подали свои выборные грамоты.

Старица Марфа сказала послам:

– У сына моего и в мыслях нет на таких великих преславных государствах быть государем, он не в совершенных летах, а московского государства всяких чинов люди но грехам измалодушествовались, – дав свои души прежним государям, не прямо служили.

Старица Марфа все им припомнила – их измену Годунову, самими же ими избранному на царство, и убийство того, которого они же признали за царевича Димитрия, и сведение с престола Шуйского, которому сами же целовали крест служить верой и правдой.

– Видя, – продолжала Марфа: – такие прежним государям клятвопреступления, позор, убийства и поругания, как быть на московском государстве и прирожденному государю государем? Да и потому еще нельзя: московское государство от польских и литовских людей и непостоянством русских людей разорилось до конца, прежние сокровища царские, из давних лет собранные, литовские люди вывезли; дворцовые села, черные волости, пригородки и посады розданы в поместья дворянам и детям боярским и всяким служилым людям, и запустошены, и служилые люди бедны.

Сесть на московском престоле, говорила Ксения Ивановна далее, – это идти на явную «гибель». Она, наконец, напоминала выборным, что муж ее в Литве, в полону, что, узнав об избрании сына его на царство, король не пощадит старца Филарета в отмщение за свои неудачи в Русской земле.

Послы чувствуют и понимают всю резкость и правду слов старицы Марфы – и плачут, но продолжают неустанно молить ее благословить сына на царство: молили с третьего часу до девятого!

Ничто не помогало. Тогда они начали грозить Марфе гневом Божьим, наказанием за то, что она дает погибать Русской земле до конца.

Только тогда старица Марфа благословила сына на царство.

Затем старица Марфа снова отходит на второй план, хотя влиятельная рука ее виднеется из-за первоначальных распоряжений сына-царя.

Так, перед выездом в Москву, новоизбранный царь пишет московским боярам, чтобы приготовили для его помещения «золотую палату царицы Ирины с мастерскими палатами и сенями», а для матери, старицы Марфы, – «деревянные хоромы жены царя Шуйского». Бояре из Москвы отвечают, что для старицы Марфы приготовлены «хоромы в Вознесенском монастыре, где жила царица Марфа». Юный царь, конечно, не без руководства со стороны матери, отвечает на Москву: «В этих хоромах матери нашей жить не годится».