Русские летописи и летописцы X–XIII вв.
Шрифт:
Наличие противоположных взглядов на раннее новгородское летописание свидетельствует о том, что решение этого вопроса не находится в прямой зависимости от присутствия (или отсутствия) новгородских известий за XI в. в киевской летописи. Во-первых, они действительно могли быть внесены в нее киевскими летописцами со слов своих новгородских информаторов, а во-вторых, даже если бы и вовсе отсутствовали, это не значило бы, что в Новгороде в это время не было летописной традиции.
А. А. Шахматову казалось, что содержание новгородских записей в Начальном своде не оставляет никакого сомнения в том, что они были составлены в Новгороде. Основания к такому однозначному выводу сводятся, по существу, к незамысловатой формуле, что новгородцам это было ближе и они лучше знали свои события. Между тем многие из приведенных им «новгородских» записей при внимательном их прочтении ничего специфически новгородского не обнаруживают, а некоторые и вообще отсутствуют в новгородских летописях. Вот только несколько примеров.
Статья 6478 г., рассказывающая о приглашении князя Владимира на новгородское княжение. А. А. Шахматов полагал, что перед нами народное новгородское предание, на что указывает, в частности, активная роль Добрыни — одного
478
Шахматов А. А.Разыскания о древнейших русских летописных сводах… С. 173.
Если мы обратимся к стилистике записи, то окажется, что она принадлежит киевлянину. Летописец находится там, куда пришли новгородцы. «В се же время приидоша людье новгородсти, просяще князя себ». Получив Владимира, они уходят в Новгород: «И поиде Володимеръ с Добрынею, уемъ своим, к Новуграду». [479] Если бы об этом событии писал новгородец, он, несомненно, употребил бы другие глаголы: в Киев новгородцы бы «поидоша», а с Киева «прииде» или «приидоша».
Статья 6496 г., рассказывающая о распределении волостей между сыновьями Владимира. А. А. Шахматов не отрицает того, что вся статья составлена редактором Начального свода, но убежден, что известия о Вышеславе и Ярославе почерпнуты им из Новгородского свода 1050 г. Форма глагола «посадиша» больше соответствует новгородцу. Киевлянин употребил бы слово «посади». [480] Конечно, если бы запись касалась только Вышеслава и Ярослава, можно было бы рассуждать на тему о языковых предпочтениях. Кстати, весьма сомнительных, так как в данном случае в киевской летописи присутствуют обе формы — «И посади Вышеслава в Новгород… Умершю же старишему Вышеславу в Новгород, и посадиша Ярослава Новгород», [481] а в Новгородской первой только одна — «посади», которую А. А. Шахматов считал естественной в устах киевлянина. Следуя логике исследователя, нам бы пришлось отыскивать и другие летописные своды, в которых содержались известия о посажении Изяслава в Полоцке, Святополка в Турове, Бориса в Ростове и т. д. Вряд ли может быть сомнение в том, что эти сведения киевскому летописцу не надо было разыскивать в областном летописании. Они имелись в киевском.
479
НПЛ. С. 121.
480
Шахматов А. А.Разыскания о древнейших русских летописных сводах… С. 176.
481
ПВЛ. Ч. 1. С. 83.
Статья 6544 г. А. А. Шахматов считал, что к числу новгородских известий в ней относится следующее сообщение: «Иде Ярославъ Новугороду, и посади сына своего Володимера Новгород, епископа постави Жидяту». [482] Здесь небезынтересно заметить, что аналогичной записи в Новгородской первой летописи вообще нет. Что же касается стилистических ее особенностей, то они даже по наблюдению самого А. А. Шахматова исключительно киевские: не «посадиша» и «поставиша», но «посади» и «постави». К тому же форма глагола «иде» не оставляет сомнения в том, где находился летописец. Если бы фраза принадлежала новгородцу, в ней бы стоял глагол «прииде».
482
Там же. С. 101.
Приведенные примеры, которые можно и продолжить, не позволяют согласиться с тем, что все новгородские известия за XI в. в Начальном киевском своде имеют новгородское происхождение. Они, разумеется, не являются доказательством отсутствия в Новгороде уже в XI в. местной летописной традиции, но и не дают оснований для той реконструкции Новгородского свода 1050 г., с приписками до 1079 г., которую предложил А. А. Шахматов. [483] В ней явно многое взято из киевских летописей. Ссылки на Софийскую первую и Новгородскую четвертую летописи вряд ли спасают положение, поскольку невозможно доказать, что в них новгородские известия за XI в. являются оригинальными, а не позаимствованными. К примеру, статья 6550 г. о походе новгородского князя Владимира Ярославича на греков, составленная А. А. Шахматовым из записей Софийской первой и Новгородской четвертой летописей, несомненно в своей основе базируется на киевских известиях. По существу, в обоих летописях мы имеем дело с вольным пересказом киевской записи, причем сделанной не обязательно в 50-е годы XI в. В Синодальном списке об этом событии помещена лишь краткая фраза — «Володимеръ иде на Грекы», а в Комиссионном о нем вообще не упомянуто.
483
Шахматов А. А.Разыскания о древнейших русских летописных сводах… С. 611–629.
Если исходить из реальных летописных известий, а не из воображаемой реконструкции свода то ли 1050, то ли 1054 г., то к числу собственно новгородских записей можно отнести только статьи, повествующие о новгородском периоде княжения Ярослава, его сына Владимира, а также так называемые приписки до 1060 г.
Как полагал Б. А. Рыбаков, наиболее интересным разделом новгородской летописи XI в. является «Повесть о Ярославе», написанная, вероятно, новгородцем — современником событий и, может быть, посадником Константином, сыном Добрыни. [484]
484
Рыбаков Б. А.Древняя Русь… С. 201.
Трагическая развязка отношений Ярослава и Константина, приведшая к казни посадника в Ростове, делает такой вывод вполне правдоподобным, однако кроме идеологического других аргументов на этот счет у нас нет. Если верно предположение Б. А. Рыбакова о летописной деятельности Остромира, то определенная тенденциозность новгородских записей могла принадлежать и ему.
Со своей стороны считаем, что идеологический момент здесь явно преувеличен. То, что кажется проступком нам — потомкам, не обязательно таковым воспринималось современниками. Отказ Ярослава посылать ежегодную дань Киеву вряд ли мог быть поставлен кем-либо из новгородцев ему в вину. Ведь вместо одной тысячи гривен на содержание дружинников в Новгороде Ярослав намеревался использовать все три, которые собирались с Новгородской земли и две тысячи из них уходило в столицу Руси. Что касается попытки Ярослава уйти к варягам, которая, наверное, была вызвана необходимостью получения военной помощи, то фиксация ее летописцем не носит характера осуждения или иронии по поводу трусливости князя.
Б. А. Рыбаков подчеркивает, что на контрасте с Ярославом описание княжения Владимира дается красочно и доброжелательно. Но ведь в этом описании сообщается не просто о попытке уйти за море, но о паническом его бегстве. «Слышавъ же се Володимръ в Новгород, яко Ярополкъ уби Ольга, убоявся, бжа за море». [485]
Казнь новгородцев, которые расправились с варягами, творившими насилие в Новгороде, конечно, не украшает Ярослава, но летописец подчеркивает не столько это, сколько горькое и искреннее его раскаяние. «Ярославъ заутра собра новгородцевъ избытокъ, и сътвори вче на пол и рече к ним: „Любимая моя и честная дружина, юже вы искохъ вчера въ безумии моем, не топрво ми ихъ золотомъ окупит“». [486] Из «Повести временных лет» следует, что Ярослав при этом даже прослезился. Новгородцы простили своего князя, не высказав ему ни единого слова упрека, а на его призыв выступить на Святополка, избивающего на юге Руси братьев, ответили единодушным согласием.
485
ПВЛ. Ч. 1. С. 54.
486
НПЛ. С. 174.
После ухода Ярослава в Киев, как заметил Б. А. Рыбаков, он как бы выпал из поля зрения новгородского летописца. На протяжении 1018–1035 гг. записи становятся отрывочными, от 1036 до 1052 г. идет нечто вроде летописи Владимира Ярославича, а затем до 1060 г. мы имеем дело с летописью Остромира, которая объединила все предыдущие части. [487]
Анализ известий, которые можно связать с творчеством новгородских летописцев, показывает, что число их крайне невелико, к тому же они производят впечатления нерегулярной погодной летописи, но записей, ведшихся от случая к случаю. В так называемой летописи Владимира Ярославича собственно новгородских статей всего три: 1045 г. — о пожаре Софии и закладке нового храма; 1050 г. — о свершении св. Софии и смерти жены Ярослава; 1052 г. — о смерти Владимира и погребении его в Софийском соборе. В Комиссионном списке под 1049 г. содержится еще одна запись о пожаре Софии, но она, несомненно, сделана уже в XII в. Рассказав о пожаре, летописец заметил, что старая София стояла в «конець Пискупл улиц, идеже нын поставилъ Сотъко церковь камену Бориса и Глеба над Волховым». [488] Об освящении этого храма сообщается в летописной статье 1173 г.: «Того же лта свящаше церковь святу мученику Бориса и Глба архиепископъ новрогодъкыи владыка Илья». [489]
487
Рыбаков Б. А.Древняя Русь… С. 201.
488
НПЛ. С. 181.
489
НПЛ. С. 223.
Ко времени посадничества Остромира (1054–1060 гг.) относится еще меньше записей. Под 1054 г. сообщается о клевете холопа Дудикы на епископа Луку и суде над ним митрополита Ефрема, а под 1057 г. содержится рассказ о прощении епископа Луки, занятии им своего стола в Новгороде и казни клеветника Дудикы. Не исключено, что новгородское происхождение имеет также сообщение 1060 г. о военном конфликте между Русью и Чудью (Сосолами), в котором были задействованы новгородцы и псковичи. «И изидоша противу имъ (чуди. — П. Т.) плесковц и новгородци на счю, и паде Руси 1000, а Сосолъ бещисла». [490] Об Остромире в новгородской летописи имеется два сугубо хроникальные известия: о поставлении его посадником Новгороду и о гибели в сражении с Чудью. Оба содержатся в летописной статье 1054 г. «И прииде Изьяслав к Новгороду и посади Остромира в Новегороде. И иде Остромир с новгородци на Чюдь и убиша его Чудь и много паде с ним новгородцев». [491] Вряд ли может быть сомнение, что Остромир погиб во время того сражения, о котором сообщается в Новгородской первой летописи под 1060 г.
490
Там же. С. 183.
491
Софийская первая летопись. ПСРЛ.Т. IV. СПб., 1848. С. 139.